Кристофер Сташеф - Возвращение короля Коболда

— Радуйся, девушка, что ты живешь в наставшие для нас новые времена — когда королева защищает обладающих колдовской силой, и ведьма может найти себе чародея в мужья.

— Тут, я знаю, мне посчастливилось, достопочтенная сударыня, — ответила Гвен.

Род покраснел. Действительно покраснел. Дело заходило слишком далеко. Теперь уж он определенно подслушивал не предназначенное для его ушей. Он расправил плечи и шагнул в пещеру.

— Гм!

В пещере оказалось очень сумрачно. Он еле-еле чего различал — за исключением двух сидевших перед огнем женских фигур. Услышав его шаги, фигура постарше резко вскинула голову. Свет костра освещал ее лицо снизу, что придавало ему достаточно сверхъестественный вид; но даже само по себе лицо это было ужасным.

На какую-то секунду она уставилась на него. Затем лицо ее перекосила усмешка, сопровождаемая сильным старушечьим смешком.

— Э, что у нас здесь? Неужели мы не может даже поговорить о мужчинах без их вторжения к нам?

Пораженная Гвен подняла взгляд. Затем лицо ее зажглось восторгом удивления.

— Милорд! — Она вскочила и подбежала к нему. Лицо старухи презрительно скривилось. Она дернула головой в сторону Рода.

— Твой?

— Мой.

Гвен схватила Рода за руки, тело ее на миг качнулось к нему, а затем отпрянуло. Род понял, публичная демонстрация приязни может показаться обидной; особенно тем, у кого нет никаких любимых. Но глаза ее сказали, что она польщена и очень рада его поддержке.

Уста ее, однако, сказали всего лишь:

— Зачем ты явился, муж?

— Просто немного беспокоился, милая. Хотя и вижу, что это было глупо.

— Не так уж глупо, как ты мог подумать, — проскрипела ведьма. — И все же явился ты запоздало для оказания помощи. — Она нахмурилась при этой мысли. — Нет, возможно, однако ты прибыл все же своевременно; если ты был с нею, когда она впервые появилась у входа в пещеру, я б несомненно выгнала вас обоих взашей.

Род начал было добавлять:

— Если б сумела, — а затем подумал, что лучше не стоит. — Э. Да. Извиняюсь за вторжение.

— Не стоит волноваться, — едко ответила Агата. — Никакого другого мужчину это не волновало бы. — Она перевела взгляд на Гвен. — Тебе безусловно в высшей степени посчастливилось.

Гвен, покраснев, опустила глаза.

— И все же сомневаюсь, что ты знаешь истинную величину своего счастья. — Ведьма снова повернулась к очагу, сунула лопатку в огромный котел и помешала. — Меня, молодой человек, очень ценили пахари из горных деревень, приходившие ко мне по одному и впятером ради мига удовольствия, хотя потом они и пришли толпой в шестьдесят человек, вместе с матерями, сестрами и женами и строгим деревенским клириком, чтобы высечь меня, вздернуть на дыбу и пронзить меня раскаленными иглами, крича: «Сознавайся, подлая ведьма!», пока я не могла больше сдерживаться, пока моя ненависть не выплеснулась на них, поражая их и вышвыривая вон из пещеры!

Она оборвала рассказ, задыхаясь и дрожа. Встревоженная Гвен сжала руки Агаты в своих и побледнела, когда их холодок пробежал у нее по спине. Они слышала сказку о том, как давным-давно ведьма Агата выкинула из своей пещеры жителей пяти деревень, и сколько разбили себе головы или спины на склонах внизу. Никакая ведьма в Грамарие за всю историю этого сверхъестественного острова не обладала такой силой. Большинство ведьм могло поднять за раз только двух или, возможно, трех человек. А что касается швыряния их с достаточной силой, чтобы выбросить из пещеры — да такое было просто невозможно.

— Не так ли?

Следовательно, если какая-то ведьма действительно совершила такой подвиг, у нее должен быть знакомый, помогающий ей дух. Они обычно принимали облик животных, но Агата не держала у себя никаких зверьков. Следовательно — понятное дело — знакомый все равно обязан быть, но он, должно быть, невидим.

— Вот тогда-то, — проговорила с одышкой ведьма, — я и перебралась в эту пещеру, где наружный карниз настолько узок, что войти сюда за раз может только один человек, и поэтому я в гневе своем никогда не смогу покалечить больше, чем нескольких. Но эти несколько...

— Они хотели сжечь тебя, — прошептала со слезами на глазах Гвен, — и сделано то было в гневе, в гневе, сдерживаемом очень долго, дольше, чем может обуздывать его любой человек! Они унижали тебя, пытали тебя!

— Разве это вернет мертвых? — бросила острый взгляд на Гвен Агата.

Гвен заворожено уставилась на изнуренное лицо.

— Агата... — Она закусила губу, а затем выпалила:

— Ты желаешь искупить вину за отнятые тобой жизни?

— Чепуху ты городишь! — сплюнула ведьма. — Жизнь бесценна, отнятие ее не искупить ничем!

— Верно, — задумчиво произнес Род, — но можно еще возместить потери.

Острый взгляд врезался в него, сковывая почти столь же эффективно, как Дурной Глаз.

Затем, однако, взгляд посветлел, когда ведьма медленно усмехнулась.

— Ах так! — Она откинула голову назад и рассмеялась. Смех длился долго, и когда он утих, Агата вытерла глаза, кивая. — А! Я-то все гадала, зачем вы явились, так как никто не приходит к старой Агате, если они не желают чего-то, не жаждут того, чего не могут ни от кого больше получить. И у вас именно это, не так ли? Народ страны в опасности и нуждается в силе старой Агаты! И послал вас умолять меня прибегнуть к ней!

Ее тощее тело затряслось от нового спазма старушечьего смеха. Она тяжело дышала, постепенно успокаиваясь, и вытерла нос длинным костлявым пальцем.

— Хе-хе! Дитя! Ужель меня, женщину шестидесяти о лишним лет, надует самое что ни на есть невинное дитя? Хе! — и снова рассмеялась.

Род нахмурился; разговор терял управление.

— Я б не назвал этого именно «надувательство».

Смех ведьмы резко оборвался.

— Вот как? — сплюнула она. — Но ты попросил бы у меня помощи, да! И постарался бы ничем не вознаградить меня, нет! — Она перевела взгляд на Гвен. — А ты делаешь, что он тебе велит, не так ли?

— Нет! — воскликнула оскорбленная Гвен. — Я явилась сама по себе, молить тебя...

— О них! — прожгла ее взглядом ведьма. — Ужель у тебя нет никаких полос на спине, никаких шрамов на грудях, где тебе выжгли палачи? Ужель ты не знала боли от их зависти и ненависти, что явилась без принуждения, без уговоров, молить помочь им?

— Да. — Гвен почувствовала, как на нее снизошла странное спокойствие. — Меня дважды бичевали и трижды пытали, и четырежды привязывали к столбу сжечь на костре; и за то, что я жива сейчас и говорю с тобой, мне надо благодарить крошечный народ, моих добрых опекунов. Да, я познала узловатую плеть их страха; хотя никогда столь глубоко, как ты. И все же...

Старая ведьма кивнула, дивясь.

— И все же ты жалеешь их?

— Да. — Гвен опустила глаза, крепко стиснув руки на коленях. — В самом деле, я их жалею. — Глаза ее вскинулись, сцепившись с взглядом Агаты. — Ибо их страх — ремень с шипами, что сечет нас, их страх перед великой тьмой, стоящей за такими силами, как наши, тьмой неизвестности, и перед непредсказуемой судьбой, что мы приносим им. Именно они должны идти по жизни ощупью и всегда посреди кошмара, им никогда не познать звуков любовных, радости полета при луне. Разве нам не следует тогда пожалеть их?