Ник Саган - Лабиринты рая

Земля опустела.

Как говорят, смерть — великий уравнитель.

Мертвы иудаисты и христиане, мусульмане и буддисты, индусы и атеисты. Никто не выжил. Умер папа римский, умер Ницше, доктор Эллисон тоже умер. Все они лежат в ящиках. Тут мне пришло в голову, что я тоже побывал в ящике, но ящик этот даже не был реален.

Итак…

Можно было бы назвать это концом света, но ведь свет по-прежнему существовал, правда, в нем не было людей.

Можно было бы назвать это концом цивилизации, хотя цивилизация все еще существовала в ГВР.

Это был конец моих иллюзий, и меня это чертовски радовало.

Они врали мне с самого первого дня, и где-то в глубине моего параноидного сердца я всегда это чувствовал. Я не смог бы проверить это, не мог дотронуться рукой, но я знал — что-то не сходится. Меня преследовали мысли о жизни после смерти. Интересно, почему? Да потому что моя жизнь выглядела неправдоподобной.

Я был прав!

И чем больше я вспоминал ту жизнь, тем больше изъянов в ней находил. Мои родители были такими же ограниченными персонажами, как Дарвин. В них не было необходимости, по крайней мере большую часть времени они не были мне нужны. В целом они были неплохими для пары программ, были даже по-своему хороши. Правда, линию их поведения недоработали, они без колебаний подталкивали меня в Гедехтнис. Следовательно, они больше для меня не существовали. Я легко могу перерезать эти нити и раскрыть свое собственное "я". Потому что я особенный. И не в бытовом смысле.

Объясню.

Каждый идиот идет по жизни, воображая, что он особенный. Подобное солипсическое самомнение выражается в том, что человек воображает себя центром вселенной, будто весь мир вертится вокруг него. С этим рождаются? Возможно. Когда вы замечаете в себе признаки тщеславия, вы думаете, что со временем вы сможете себя преодолеть. Хотя навряд ли это кому-нибудь когда-нибудь удавалось. Монахи-буддисты тратят целую жизнь, чтобы избавиться от самомнения. Сделать это очень трудно. Нельзя полностью исключить вероятность, пусть совсем крошечную, что весь мир существует лишь в нашем сознании. Я — звезда этого шоу, все остальные — только массовка. Когда я умру, все исчезнет.

«После меня хоть потоп», — так, кажется, сказал Луи XV. Когда я уйду, ничего не останется. И какое мне дело до этого?

Нам Гедехтнис пытался внушить ощущение собственной неординарности с самого начала. Когда мы были маленькими, мы пели хором вместе с Маэстро: «Я особенный! В моей жизни есть цель'»

Особенный? Я? Ну конечно, продолжайте, создавайте мне самоуважение.

Я особенный, потому что я — не один из вас. Я — не человек. Наши ДНК похожи? Неважно. Существа, которые были настолько невезучими или непроходимо глупыми (выбирайте на свой вкус), что позволили дурацкому микроорганизму стереть себя с лица планеты, не могут считаться моими соплеменниками.

Я — нечто новое.

И ты, Эллисон, ты хочешь, чтобы я одновременно не был человеком, чтобы выжить, и был им в достаточной степени, чтобы захотеть помочь человечеству? Ты думаешь, это возможно?

Что-то в моей душе умерло в том виртуальном гробу, это — первый день моей блистательной жизни после смерти. Ислам утверждает, что человек живет ради следующей жизни. Следующая жизнь реальнее, ярче предыдущей. Со мной все происходит именно так.

У меня было ощущение, что мир принадлежит мне. Я чувствовал себя здесь лучше, чем когда бы то ни было и где бы то ни было раньше.

В этом предприятии у меня есть партнер: психопатка, которая только что разбила мне нос.

Она разглядывала себя в металлической опорной балке. Я поспешил заверить ее, что сожалею о случившемся. Я никогда не бывал в подобной ситуации, не знаю, почему мне показалось это смешным. Видимо, сработал защитный механизм. Дурацкий защитный механизм. Я вовсе не собирался ее пугать или дразнить.

Она не ответила.

Она и не доставала диски.

— Кто это? — спросила она, глядя на свое отражение. — На кого я, черт побери, сейчас смотрю?

Я сказал ей, что она все та же Фантазия, что и раньше.

— А что у меня с лицом?

«Это твое лицо, — хотел я сказать ей. — Это твое реальное лицо, а то другое — виртуальный шаблон».

Можно было, конечно, так и сказать, но она это знала. Я сказал, что с ней ничего не случилось.

Я сказал, что она симпатичная.

— Нет, не симпатичная, — отрезала она, отвергая мой комплимент с упреком. — И ты многое потерял.

Я пожал плечами.

— Конечно, важно то, что находится здесь, — добавила она, показывая на свою голову. — Но это не значит, что я знаю, что там.

— Давай покажу, где мы находимся.

Я провел ее в вестибюль.

— Гедехтнис — многонациональная компания, но основные холдинги находятся в США и Германии. Так что можно сказать, мы — смесь американской изобретательности и немецкой инженерии. Ха, ха. Похоже, бункеры «Элизиум» и «Шангрила» находятся в Северной Америке, «Меру» — в Бельгии, а «Валхалл» — в Германии.

— А мы в каком?

— В «Дилмуне», — ответил я, похлопав по титановой переборке. — Мы — часть плана повышенной предусмотрительности. Гедехтнис хотел иметь гарантию, что хотя бы один мужчина и одна женщина выживут. И это мы.

Я подвел ее к иллюминатору.

— Это Земля, — сказала она.

— Мы на орбите.

— На орбите, — повторила она ошеломленно.

— Это капсула — орбитальная станция.

Она закрыла глаза, зажмурилась.

— И мы ни разу еще не были на Земле?

— Возможно, когда были детьми. Первые шаги. Не знаю. На моих дисках не вся информация, но, может, тебе стоит посмотреть свои, — предложил я. — Я думал, что могу лучше преподнести тебе правду, чем это сделали они. Но кажется, мне это не удалось.

— А мне кажется, удалось.

Хорошо. Ну и что я должен сказать в ответ? Я закусил губу и наблюдал, как расширяются ее глаза, как она разглядывает Землю.

— Хэл, — сказала она. — Вот дерьмо, Хэл, этого не может быть. Как думаешь, может, есть мизерный, малюсенький шанс, что все это мне привиделось, что у меня просто передозировка? Ты же знаешь, у меня иногда бывает. Я смотрю, слушаю, но что-то мне подсказывает, что у меня в голове все вкривь и вкось.

— В твоей голове все перепуталось?

— Да, все вкривь и вкось, как я сказала. Я ничего не могу сделать, это сильнее меня.

— Я тебе помогу, — пообещал я.

— Скажи, что все это — вкусный обман.

— С моей стороны?

Она кивнула.

— Я не стал бы обманывать.

Она подумала над моими словами и снова кивнула.

— Если хочешь, я помогу тебе, — сказал я и взял ее дрожащую холодную руку. На этот раз она не сопротивлялась.

Насколько смешными оказались мои страхи?

Несколько часов тому назад я боялся, что меня могут привлечь к суду за вандализм. Но кто? Не было даже судьи, чтобы судить меня, все умерли. Я волновался, что не смогу занять достойное положение в обществе, если меня выгонят из школы, но общество давно прекратило свое существование.