В Брагин - Искатель утраченного тысячелетия

Я был еще ребенком. Ночью проснулся. Шум за окнами. Какие-то голоса, тихий говор в избе.

Мама держит свечу, а отец что-то ищет в углу под лавкой. А за окном мелькают огни, фонари. В окошко стучат... Дверь открылась. "Скорей!" - кричат отцу. А он: "Сейчас! Бегу! Только веревку подлиннее найду". Я закричал, заплакал. Мама подхватила меня на руки, выбежала вместе со всеми. Кто-то в темноте причитает: "Тонет! Наш конь погибает!" Кто-то вопит: "Жерди! Ломай жерди из прясла!"

И вдруг в темноте сквозь все людские крики, сквозь женский плач долетело жалобное ржание коня. Болото расправлялось с конем - засасывало. Лошадь под вечер поверила лугу, усыпанному цветочками. Стреноженный конь отделился от табуна скакнул. А болото мягко и цепко схватило его за копыто. Трясина втягивала коня в свое болотное нутро... Прошло с тех пор уже лет семьдесят, но и теперь слышу это жалобное ржание лошади, которую заманила болотная трясина. И пожирала! Потому что болото не насытится никогда! Лошадь звала на помощь, ржала, переставала ржать, опять звала. А ей в ответ отрывисто и надсадно ржали кони, сбившиеся в тесный табун.

"Доски! Доски клади на трясину! Подходи! Кидай оброть! На голову коню - накидывай оброть! Жерди подводи... Нет! Не выйдет! Не вытащим! Трясина ходуном ходит... Пропало".

И под прощальное ржание, которое слышно было все глуше, люди молча пошли домой. Мелькали фонари. Тихо всхлипывали женщины, приговаривая: "Нет управы на болото! Его власть!"

Но как же... Как же звали этого француза?

ЕЩЕ ОДНА УДИВИТЕЛЬНАЯ ИСТОРИЯ В СЛАВСКЕ

- Так, значит, этого француза, беглого каторжника, звали Феликс Рамо? - первым делом спросил я Савича на следующий день.

- Ничуть. Его звали мосье Пьер.

"Пьер? Мосье Пьер! Странно, - подумал я. - Ведь каторжник из Гвианы - Рамо. Его имя Феликс. Откуда же взялся Пьер?"

- А как фамилия мосье Пьера? - спросил я Савича.

- Фамилия... Его все звали "мосье Пьер"... Фамилию я сейчас припомню. Да! А тут еще загадка: пропало и личное дело француза, и все его документы. По слухам, это случилось в тот же день, когда он исчез из больницы.

- А все же где-нибудь да сохранилась роспись мосье Пьера. В классных журналах, например.

- Классные журналы? - Савич развел руками. - Их нет. У меня уцелели личные дела некоторых преподавателей. Посмотрим на всякий случай.

С этими словами Савич раскрыл створки шкафа, вынул целую кипу папок и стал читать.

- В те времена появился в Славске и стал преподавателем закона божня в гимназии отец Митрофан. Митрофан Кузьмич Успенский. У отца Митрофана - жена, пять дочек, теща, его сестра и еще сестра жены.

Савич с видимым удовольствием перебирал старые папки.

- Читаю материалы, - увлеченно продолжал Савич. - Иоганн Шлезвиг, учитель немецкого языка. Иоганн Петрович Шлезвиг кончил университет во Франкфурте-на-Майне... Поражал горожан Славска точным, аккуратным и размеренным строем своей жизни. Преподавал немецкий, а также заведовал гимназической библиотекой.

- Довольно, Гавриил Игнатьевич!

- Пожалуй. В делах - ничего. А вот легенда есть. По этой легенде француз мосье Пьер в своем длинном черном сюртуке, застегнутом на все пуговицы, по утрам на заре уходил в лес и там играл на флейте.

Савич неожиданно оборвал свой рассказ.

- Припомнил! Фамилия француза была Лорен.

- Пьер Ги де Лорен! - вскричал я. - А знаете ли вы, что в Гвиане был свой добрый доктор, ихний Гааз. Так, выходит, он, тюремный доктор Ги де Лорен, дал свое имя беглому каторжанину Феликсу Рамо. А тот пробрался в Россию и был у вас учителем французского языка.

- Изрядно! - тихо проговорил Савич. - Еще одна удивительная история в нашем Славске.

ПРЕРВАННОЕ ЗАСЕДАНИЕ

Опять в Москве. Только что вернулся с Главного почтамта. И вдруг звонок. Открываю парадную дверь.

- Вам телеграмма. Распишитесь.

Смотрю откуда - из Славска. Подпись - Савич.

Что такое? Читаю еще и еще: "Нашел интересные материалы. Срочно приезжайте. Савич".

...Было уже совсем светло, когда автобус, дребезжа и подпрыгивая по булыжникам, появился на центральной улице Славска.

Автобус подъезжал к гостинице.

Я бросил чемодан в маленьком номере. Наскоро умылся, спешно позавтракал. Через двадцать минут я уже мчался в музей при школе, которая когда-то была гимназией. К Савичу.

Постучал. Старый сторож открыл дверь. Узнал меня. Пропустил вперед:

- Сюда, проходите.

Я очутился в светлом вестибюле.

- Гавриил Игнатьевич приходит всегда в девять часов, продолжал старик. - А сегодня его доклад в исполкоме слушают. Он допоздна вчера в музее все писал. Сказал - сегодня его не раньше одиннадцати часов ждать. А вы проходите - там учительская отперта. Или в музей, если пожелаете.

Сторож тихо удалился.

Я не спеша шел по длинному коридору. Заглядывал в классы. Еще пахнет краской, олифой, известкой после летнего ремонта. Блестят выкрашенные полы. От стен веет свежей побелкой.

И во всем здании стоит тишина. Никого нет. Пусто? Одиноко? Ничуть. Нет ни ощущения заброшенности, ни пустоты. Все заполняет тишина. Тишина ожидания. Ждут стены - когда же на них повесят карты, картины, диаграммы. Ждут парты - когда за них сядут школьники. Ждут черные классные доски - скоро ли их покроют буквы и цифры, выведенные старательным детским почерком.

Я вошел в учительскую. Опустился на диван.

Нетерпение томило меня. Узнать что-либо о судьбе Рамо это, может быть, узнать еще что-либо о погибшем Веригине...

Сколько времени? На моих часах 9.30. Значит, ждать еще самое малое полтора часа.

Я уселся поудобнее. Что ж, буду ждать... Я смотрю из широко раскрытого окна в парк. Лето уже в закате. Липы в парке давно отцв-ели. Но запах лип еще будто бы стоит в воздухе, запах бархатный, с глубоким золотисто-лиловым отливом, густой, добродушный, чуть сонный.

Да! Ведь окна классов школы все лето были раскрыты в парк. И пока липы цвели, запах плыл, все плыл в классы и коридор. Его не пускали запахи крашеных полов, известки, цемента, олифы. Но он шел. Этот запах спрятался где-то в темных углах подвалов, за перекрытиями и стропилами чердака и под корешками тысячи книг из школьной библиотеки.

Но придет зима. Закрутит, завертит февральская вьюга свои снежные хлопья. Шорох снега, вой вьюги, визг пушкинских метельных бесенят... Все кругом белым-бело.

И как неожиданно закружится голова у того, кто случайно в такой день заглянет в подвал, на чердак или раскроет книгу, где спрятался запах давно отцветших лип!..

... Короткая стрелка моих часов подходила к десяти.

Телефон, прикрепленный к стене, зазвонил упорно я долго. Вереница нескончаемых звуков. Я взял трубку:

- Алло! Школа. Вам кого?

Голос женщины, молодой, но суховатый, сдержанный:

- Не вы ли приезжий из Москвы?