Юрий Брайдер - Между плахой и секирой

Естественно, что в рядах аггелов возникла если не паника, то неразбериха, которой не преминул воспользоваться Толгай. Подхватив саблю, он издал древний боевой клич степняков и смело бросился на врага…

– Падай на спину! – заорал Зяблик. – Быстро! Все! Только костыли не переломайте!

Грохот гранаты, брошенной им навстречу неумолимо накатывающемуся шару, на время заглушил шум боя, доносившийся из расположения аггелов. Видеть результат своих действий Зяблик не мог, поскольку еще до момента взрыва улегся навзничь, лицом в небо (принять другую позу мешали вмурованные в камень ноги).

Фатализм так прочно укоренился в душе Зяблика, что любой исход событий – и смерть, и спасение – устраивал его в равной мере. Жалко было наивную Лилечку. Жалко было недотепу Цыпфа. Язву Верку тоже было жалко. И даже долбаеба Смыкова. (Погибающего в неравной схватке Толгая жалеть было уже поздно.)

Не жалел Зяблик только себя самого.

Он лежал, смотрел вверх, но видел не это небо, серое и угрюмое, а совсем другое – высокое и прозрачное небо своей юности…

… Ударная волна заставила шар подпрыгнуть и совершить зигзаг, не предусмотренный первоначальным маршрутом…

Целью Толгая было не уничтожение врагов, а их деморализация. Сил своих он не берег и не распределял. Минут на десять их должно было хватить с лихвой, а дальше в будущее он не заглядывал.

Со стороны он напоминал танцующего Шиву, каждая из четырех рук которого сжимает разящий клинок. Но танцевать и рубить в таком темпе не умели, наверное, даже боги.

Все пули, выпущенные аггелами в Толгая, пока что счастливо миновали его…

Последней из каменной западни освободили Верку. Никто из членов ватаги бежать не мог – ноги превратились в бесчувственные ходули. Не сговариваясь, все устремились к манящему и губительному свету.

С трех сторон их подстерегала смерть – и справа, где грохотали выстрелы и звенела сабля Толгая; и слева, где коварная твердь караулила очередные жертвы; и сзади, откуда, взгромоздившись друг на друга, надвигались аггелы, до этого состоявшие в свите Ламеха.

Впереди их ожидала неизвестность, Бог знает когда и с какой целью принявшая вид огромного солнечного зайчика…

Сабля Толгая действовала не менее точно и эффективно, чем коса небезызвестной курносой старухи, но аггелов вокруг было слишком много. Уже несколько пуль пронзили степняка, однако в запале боя, да еще под действием бдолаха, он не ощущал ни боли, ни слабости.

– Тикай, дус! – откуда-то издалека донесся голос Зяблика. – Тикай, родимый!

Улучив момент, Толгай обернулся и смог удостовериться, что ватага уже добралась до края площади. На фоне яркого золотистого сияния люди выглядели черными плоскими силуэтами.

Напоследок, не глядя рубанув кого-то, Толгай кинулся к друзьям. Вслед за ним роем летели пули…

Скорее всего Толгай (не важно какой, живой или мертвый) добежал бы до своей цели. Но земля вдруг предательски ушла из-под его ног. Участь степняка разделили все и вся, что окружало его: последние чудом уцелевшие здания; необозримые груды руин; черный, сильно помятый сфероид, некогда изображавший гигантское яйцо; аггелы, кинувшиеся в погоню за раненым врагом, и их единомышленники, служившие скакунами для Ламеха и его ближайшего окружения.

Никого из друзей Толгая уже не было видно в сияющем впереди ореоле. Он верил, что они спаслись. Он знал, что сам спастись уже не сможет.

Еще несколько пуль пронзили степняка. Но он умер не от ран, а оттого, что перестал жаждать жизни…

– Чмыхало, ты где? Сюда! Да отзовись же, гад! – бесновался Зяблик.

– Все, братец мой! Поздно! Погиб наш Чмыхало смертью храбрых! – Смыков с трудом удерживал Зяблика в своих объятиях. – Его вы не спасете, а себя погубите!

Они находились сейчас как бы на дне озера, наполненного не водой, а светом. Мир, который они только что покинули, казался отсюда тусклым и нереальным.

Свет, совсем не бесплотный, как это виделось со стороны, а физически осязаемый, медленно стягивался вокруг них. Мягкая, но неодолимая сила давила со всех сторон, сладким сном туманила сознание, не позволяла шевельнуться.

Интенсивность и густота света постепенно нарастали, и вот наконец наступил тот последний миг, после которого все, что они еще могли видеть: печальные горы развалин, мельтешащие среди них шары-разрушители, укороченные и оттого ужасно нелепые фигуры аггелов, завалившегося на бок в позе смерти Толгая и даже возникшие где-то в отдалении монументальные фигуры варнаков, – бесследно исчезло…

… Пространство, окружавшее их теперь, было сплошь сиреневым – и земля, совсем не похожая на прежнюю землю, и небо, не имевшее ничего общего с прежним небом…

Бандырша– содержательница притона.

Бикса – подруга, любовница.

Брус шпановый– молодой, но подающий надежды урка.

Вертеть углы– красть чемоданы.

Галье– деньги.

Грабки – руки.

Делать ноги-убегать.

Деловой– представитель преступного мира.

Дунька Кулакова-онанизм.

Звякало– язык.

Каидей – карцер.

Колеса– наркотик в таблетках.

Крытка – место лишения свободы тюремного типа.

Лопатник– бумажник.

Маслята– патроны.

Менжеваться– колебаться.

Наблатыкаться – научиться.

Наседка– подсаженный в камеру осведомитель.

Облажаться – опозориться.

Откинуться– умереть.

Пистонщик– насильник.

Порчак – вор-новичок, еще не примкнувший к преступному миру.

Профура – проститутка.

Псира – собака, враг.

Скес – трус.

Хавало – рот.

Халамидник– мелкий воришка, не способный на серьезное дело.

Хомутник– душитель.

Чалиться– отбывать срок в зоне.

Шалашовка– проститутка.

Шкирла – сожительница преступника

Штымп порченый – то же, что и порчак.