Андрей Чернецов - Звероликий

— Мы поспорили тут, и ему стало плохо. Перенервничал…

Крис продемонстрировал жетон частного сыщика.

— Тогда пусть отдохнет у нас в участке! — рявкнул горбоносый, разглядев, кто перед ним.

Решительно подойдя к постанывающему хмырю, он одной рукой и без видимых усилий поднял того за шкирку и деловито поволок вон, к видневшемуся за тонированными витринами бара полицейскому «Гераклу», мигающему проблесковыми маячками.

Проводив их взглядом, Натали неловко натянула туфлю, зло сплюнула:

— Зря ты вмешался, шеф! Он бы у меня без яиц остался!

Крис промолчал. Прошедший в пустых хлопотах день, так скверно закончившийся, изрядно его вымотал.

Тело налилось тяжестью — расплата за магический рывок, а на душе было на редкость муторно. И не потому, что к нему пристал («наехал», как любит говорить Натали) этот идиот. Дурное предчувствие вдруг навалилось на него.

Может, судьба посылает ему этот знак? Или не судьба? Но что должно подсказать ему?

— Позвольте… — У их столика остановился бармен с подносом, на котором стояли бокалы, до краев полные янтарной жидкости. — Лучшее эйринское бренди, двадцатилетней выдержки! За счет заведения, так сказать, в виде компенсации за эту безобразную выходку, приключившуюся с вами, доминус…

— Я не пью! — довольно грубо оборвал его Кристофер и в хмуром молчании покинул кабачок.

Натали молча потащилась за ним, с сожалением косясь на отвергнутое угощение.

Сотни зевак с утра тянулись на Главный причал, дабы полюбоваться на это и впрямь необычное зрелище — самый большой лайнер мира, готовящийся к отплытию. Люди топтались на месте, толкали друг друга, ссорились, а также шумно, по-южному крикливо обсуждали подробности происходящего.

Имелись тут и газетчики, и репортеры с телевидения, и даже — невесть зачем — две пожарные машины.

В трюмы и бортовые люки «Титаника» загружали последние припасы и багаж.

Целые связки ящиков с клеймами самых дорогих фирм, поставляющих продовольствие и напитки. Большие бочки разнообразных вин и пива всех сортов. Из рефрижераторов, выезжающих на причал, выгружали покрытые изморозью бычьи туши, и могучие грузчики тут же запихивали их в люк курящегося паром холодильного трюма.

А вот и другой груз — живой.

Из большого фургона смуглые люди в тюрбанах вывели нервно приплясывающего арабского скакуна, в парчовой попоне, с вышитыми вензелями Персидского царства.

Конь обошелся владельцу в триста тысяч ауро, и еще десять тысяч стоил его провоз на судне. Но его хозяин — принц Персии Кавад, чья семья владела четвертью добываемой в мире нефти, — мог себе позволить такие расходы, не желая расставаться даже в море со своим любимцем. Тем более на «Титанике» имелся небольшой манеж для верховой езды.

— Эк, вот что значит дурные деньги! — крякнул старый моряк в вытертой тужурке. — Вот, не дай Нептун, потонет это корыто, и каюк денежкам принца!

— Ха, дед, — прыснул какой-то юнец. — Так ведь если корыто потонет, то и самому принцу тоже будет каюк!

— Дурень ты, — сплюнул дед. — Человек — он в шлюпку сядет. А коню-то что делать?

— Это что, — возразил кто-то. — Вот в Вендии один махараджа был… Так ему по закону его княжества полагалось ездить только на слоне. Да не на простом, а на белом. Ну, он и ездил. Когда нужно было куда-то лететь, в столицу, скажем, он на двух дирижаблях летал — на одном сам, а на другом слона его везли. Сам видел!

— Да, а вот забавно бы было, чтоб эта лоханка и в самом деле под воду пошла! — вдруг зло пробормотал другой парень — со шрамом во всю щеку и «африканской» медалью на груди. — Пары торпед в машинное хватило бы. Сколько паразитов сразу накроется! Пока я с ребятами кровь лил, они тут…

И замолчал, зло сжав кулаки.

Но никто не обратил внимания на его слова. Тем более что началась посадка на борт.

Подъезжали машины: от основательных «тоттенвольфов» и претенциозных «Аргамаков» до верха роскоши — длинных мощных «буцефалов» с позолоченными бамперами и фарами.

Из них выходили разнообразные знаменитости.

Банкиры и биржевики. Владельцы обширнейших поместий и торговых компаний. Отпрыски знатнейших фамилий Империи и окрестностей. Актеры и модные писатели.

Мужчины сверкали золотыми и платиновыми пуговицами, цепями и маятниками часовых брелоков, массивными перстнями и набалдашниками тростей с самоцветами. Дамы, в том числе и те, чьи формы были, мягко говоря, не очень совершенны, старались поразить не только блеском драгоценностей, но и количеством обнаженного тела, выставленного напоказ. На каждой к тому же было великое множество драгоценных камней: персидские жемчуга, африканские рубины, вендийские сапфиры, уральские изумруды… И, конечно, лучшие друзья девушек и матрон — бриллианты.

«Совсем как во времена какого-нибудь Херония или Коммода», — подумал сыщик.

Некоторых пассажиров приветствовали радостными криками, других освистывали. Пару раз полетели даже гнилые яблоки и репа, но портовые вигилы живо восстановили порядок, затащив кого-то в тюремный автобус.

Из небольшого изящного «ягуара» вышла, широко улыбаясь, Герта Грендель, сопровождаемая двумя крупными мужчинами в строгих костюмах — то ли телохранителями, то ли любовниками (или то и другое одновременно).

К ней тут же устремились поклонники, пытаясь взять автограф или даже коснуться великолепного тела. Она благосклонно принимала знаки почитания. Даже то, что какой-то юноша ухитрился коснуться губами ее полуобнаженного бюста и при этом сумел уклониться от кулака телохранителя.

Зато с подбежавшими позже представителями прессы кинозвезда не была столь вежлива.

— Идите вы на… — нежным голоском изрекла скандинавская дива и добавила с очаровательной улыбкой: — Козлы!

И продефилировала к парадному палисандровому трапу с обитыми бархатом поручнями.

Был поток машин скромнее и даже наемные такси: из них выходили люди, одетые попроще, и направлялись к другому трапу — из мореного дуба, — там проходили пассажиры второго класса.

И наконец, самый большой поток небогато выглядевших пешеходов тек к двум обычным дощатым трапам — третий класс.

Он стоял поодаль, не смешиваясь с толпой и стараясь не привлекать внимания. Если на него бросали взгляды, то мимолетные и не слишком удивленные. Ну, мало ли, и не таких видали. То было одно из умений его расы — становиться малозаметным, когда хочешь, чтобы тебя не замечали. Так что всю эту лихорадочную круговерть Кристофер наблюдал как бы со стороны, словно из-за некоего толстого стекла.

Но спокойствия это ему не прибавляло.

Странная необъяснимая тревога держалась уже не первый день. И только возрастала.