Наталия Ипатова - Имперский Грааль

— Современной девушке не следует объяснять значение слова «нуклеотид»?

Девушке, проработавшей без малого год в лаборатории белка бок о бок с миз Монти, — уж точно не следует.

— Вы хотите сказать, это генетическая структура?

Если так, то Мари понимает значение этой находки. Это был бы первый местный код, а значит — местная форма жизни. Если мы не позволяем ему эволюционировать своим путем, это вовсе не значит, что мы не должны его изучить. Напротив: врага нужно знать в лицо.

— В некотором роде так, — сказала миз Монти, — но что такое ген. В гене тысячи — миллионы! — нуклеотид, а тут не более трехсот.

— Это останки? — спросила Мари. — Ну, то есть жизнь тут когда-то была?

Все знают, что такое белок. После гибели организма молекулярные цепочки распадаются. Зная закономерности системы, можно вычислять возраст останков. И наоборот. Это азы судебной и археологической космомедицины.

— Можно было бы это заподозрить, если бы на Авалоне нашлись хоть какие-то следы цивилизации.

— Мы до сих пор не знаем, что скрывают аномальные зоны, — возразила Мари. — Авалон — планета-загадка.

— Душенька, они всегда — загадки. По крайней мере кажутся таковыми. Слово «Авалон» пахнет яблоками, подвигом и смертью.

— И бессмертием.

— И бессмертием, — задумчиво повторила миз Монти. — Вы ведь с Зиглинды, дитя мое? Именно вашу планету общественная философская мысль сопрягает, знаете ли, с бессмертием. По крайней мере, вы знаете, чем оно пахнет.

Деньгами и страхом.

— Цивилизация такого уровня, что могла бы укрыться от нас под ионным зонтиком, должна была бы оставить следы по всей планете. Мы бы их не пропустили. А если деятельность чужих не воспринимается нами как сознательная и направленная на преобразование мира, то мы и разума в них не признаем. Можем стоять с ними нос к носу и не видеть друг в дружке конкурентной формы жизни.

— Так в чем же прелесть этих кристаллов? С точки зрения лаборатории белка или, быть может, философии?

— Мельчайшей формой жизни является, как вам известно, вирус. Своего рода код в пальто, как говорили у нас на факультете целую жизнь назад. Молекула РНК плюс белковая оболочка. Воспроизвестись самостоятельно вирус не может: это паразит, он способен удвоиться, лишь поразив здоровую клетку, за счет ее ресурсов. Длина молекулы кода у вируса начинается с трехсот шестидесяти нуклеотид.

— И?

— Образование, которое мы имеем честь наблюдать, — это чистый код, без какого бы то ни было сопутствующего белка. И этот код воспроизводится непаразитно. Кристаллы наращиваются сами собой. Теоретически такая структура предсказана и названа вироидом, но я берусь утверждать: мы первые, кто наблюдает ее воочию. Я поздравляю вас, дитя мое. Перед нами небелковая форма жизни, и у нас есть возможность опровергнуть некий древний постулат.

— О жизни как форме существования белковых тел? Мне казалось, Зиглинда опровергла его лет двадцать назад.

— Я не уверена, можно ли назвать существование тех объектов, Назгулов — жизнью. Они не обладали одним из главных свойств живого организма — способностью к репродукции.

— Может, им просто не дали попробовать?

Игнасия Монти рассмеялась, а Мари улыбнулась.

— Теологических вопросов, в частности насчет наличия у вироидного объекта души, мы поднимать не станем. Не наша епархия.

— А у клона есть душа?

— По-моему, лучше спросить про это у Р. Эстергази.

— Я не хочу у него спрашивать. Нет, не так. Я спрашивала у него.

— И что же он ответил?

— Он спросил: а что такое душа? В самом деле, если мы беремся судить, что у этого есть, а у этого — нет, значит, хотя бы теоретически мы должны знать, что это такое.

— Что ж, насчет души не знаю, а мозги у клона явно есть. Сколько ему технически лет?

— Семь.

— Развитой мальчик. Интереснейший объект — клон, вы не находите?

— А вы, миз Монти, никогда не занимались клонированием?

— Да как же не занималась. Биоинженерия и конструирование во времена моей молодости казались самым перспективным направлением. Я стажировалась на Пантократоре… конечно, а откуда, вы думали, я столько знаю об их доктрине? Помню времена, когда под наши нужды предоставили целую космическую станцию. Эйфория была безумная, — «старуха» всплеснула руками, — только твори!

— Шеба? — У Мари пересохли губы, хотя с чего бы вдруг.

— Шеба, да. Полигон. Потом, когда там начались игры с юрисдикцией, нам предложили выбирать: перейти ли на коммерческую схему или остаться верным доктрине. Предлагали очень хорошие деньги.

— И?…

— Нашелся третий путь. К тому времени я уже наигралась с собственным генетическим материалом: мол, что-то можно сделать со склонностью к полноте, и волосы тоже хотелось бы попрямее. Я прекрасно понимала, как придется работать на Шебе: исполнять либо частные заказы, либо выставочные образцы, чья задача — поразить воображение и выбить грант. В то же время я уже далеко зашла за проведенную Пантократором черту и не хотела возвращаться назад, чтобы топтаться там на месте. Уж настолько-то я себя уважаю.

— Вы эмигрировали?

— Я попросту сбежала, бросив на Шебе кучу своих образцов. Выехала, так сказать, контрабандой, предпочтя проектировать биосферу планет.

— Шеба плохо кончила, вы знаете?

Игнасия Монти сделала отстраняющий жест:

— Это меня не касается. Обладание чужими тайнами не сделает меня счастливее, а я в том возрасте, когда стараешься избегать проблем.

Проблем у лаборатории белка и без того было предостаточно. Атанас Флорес, занимавшийся клонированием будущей фауны Авалона, пошел на поводу у шестилетнего сына, и теперь Игнасия Монти не представляла, под каким соусом подать Ставросу единорога. Растерянное сказочное существо размером с пони беспрерывно стучало копытцами в отведенном ему вольере в научном блоке, жевало траву, фрукты и местные зеленые яблоки.

Чего уж там, скрестить помидор с салакой — обычная шутка генетиков, сколько их было на памяти ученой дамы — уже и сосчитать трудно. Что-то подобное обязательно вытворяется ради розыгрыша или к юбилею, в рамках капустника. Скрестить и доказать полезность в народном хозяйстве, запатентовать и пустить в промышленное производство. У любого биоинженера в запасе сто анекдотов про то «как однажды я плохо вымыл пробирку». Более того, для каждой планеты в обязательном порядке проектируется «уникальная местная форма жизни», и единорог в принципе вполне укладывался в концепцию. Спросят, а у нас есть. Однако тут само имя новой планеты — сплошной фактор провокации. Биоинженер отделался устным выговором на закрытом заседании своей лаборатории, однако нехороший блеск его глаз заставлял ученую даму подозревать, что единорогами дело не ограничится. Эпос, между тем, полон мантикор и василисков. Дети растут, им хочется Драконов! А у детей генетиков уйма способов нажать на папу с мамой — включая Новый год и день рождения.