Кир Булычев - Как стать фантастом

Стихи я разорвал тем же вечером. И не потому, что испугался, но стало стыдно, будто он подглядел меня голым.

Мне вообще со стихами не очень везло. Я их писал, как и положено, лет с четырнадцати, а потом мы стали издавать журнал "Ковчег" - четыре подростка и моя младшая сестра Наташка. Я был редактором. А наш коллектив назывался "Обществом единомышленников". К счастью, среди нас стукача не нашлось, а мы не особенно делились секретами ни с кем - только с двумя или тремя девочками из Наташкиной школы.

В том журнале я был себе господин и потому не удержался и принялся переписывать в него лирические стихотворения.

Впрочем, все мы, включая десятилетнюю Наташку, писали такие стихи.

Я и в институте писал их, но все более стеснялся показывать окружающим. И не зря. Правду, горькую притом, я узнал через много лет, когда в 1996 году мой соученик по институту Андрей Сергеев опубликовал повесть "Альбом для марок" и получил за нее Букеровскую премию. В той повести о моей поэзии сказано просто и прямо: "Самый ранний приятель в Инязе - Игорь Можейко. Легкий человек, кое-какие стихи..." Я несколько лет назад выпустил за свои деньги книжку стихов, в основном несерьезных. Андрей Сергеев оказался прав. Хотя я уже подготовил еще одну книжку. Вот накоплю денег...

8 В советском мире за границей было отлично известно, кто кому и кем служит. Но если ты знал, что тот или иной майор или капитан налаживает контакты с прогрессивной местной общественностью или курирует ГКЭС, ты мог быть спокоен, что он (если не сволочь по натуре) стучать на тебя не станет. В его обществе чувствуешь себя спокойнее, нежели среди любителей.

Помню, в начале шестидесятых годов, когда я работал в Бирме редактором АПН, поехали мы с моим шефом Левой (он представлял в Бирме военную линию) через всю страну в город Таунджи, где в Шанском государстве был построен госпиталь и трудились наши врачи. По дороге мы должны были обозреть работу отделений Союза обществ дружбы и узнать, насколько энергично бирманцы читают советскую пропагандистскую литературу.

Мы ехали по широкому шоссе, по обе стороны время от времени встречались щиты с названиями воинских частей, к которым вели ответвления от дороги.

Лева велел мне записывать номера частей - ни дня без строчки!

Мне было лень этим заниматься в такую жару, и я передал эту задачу в руки шофера Нуритдина, который не скрывал, что служит в бирманской контрразведке и следит за нами. Я об этом знал, Лева об этом знал, но ведь Леве надо было написать отчет. И Нуритдину надо было написать отчет. Только я мог бездельничать.

Добрались мы до горного Таунджи. Жили с Левой в соседних номерах. Сидели вечером, немного выпивали, и тут в дверь постучали. За дверью стояла жена врача. Она сказала, что ей надо поговорить с Левой конфиденциально. Я ушел, а через двадцать минут ко мне ворвался шеф. В ярости.

- Эта... принесла мне вот что! - Он кинул на мою постель общую тетрадь, исписанную мелким почерком отличницы.

- Что она написала, Бог с ней! Но зачем на мужа-то? - Лева был в ярости. И добавил: - И кого только наши коллеги вербуют!

К "бугру" Лева относился критически.

Но тетрадь с доносами отвез резиденту.

Врачебная жена была опасным типом любителя, поглощенного страстью лазить под чужие простыни, ибо полагала это своим долгом. А если мужа уберут, то всегда можно найти нового - она же не виновата перед органами, она жертва преданности общему делу.

Мой шеф ставил меня в тупик вот чем: если он вечером напивался по заведениям, то мне или Коле Новикову приходилось разыскивать его и тащить, мертвецкого, домой. Там его ждала крепкая мрачная супруга, несчастная, впрочем, женщина, и после того, как мы втаскивали шефа и укладывали на кровать, она его начинала бить. Тут мы уходили.

Утром шеф появлялся на службе вовремя,.украшенный пластырями и бинтами. Синяки запудрены. Он говорил нам:

- Буду думать. До двенадцати не беспокоить.

Сначала эта фраза меня потрясала: оказывается, можно выделить мышление в отдельный процесс. Я вот хожу и думаю, ем и думаю, а шеф отдельно думает с восьми до двенадцати, а отдельно работает и кушает.

Такая жизнь продолжалась долго, пока мой шеф с консулом не напились до такой степени на пришедшем к нам судне, что потеряли портфель с паспортами дипкурьеров. Кто бывал за границей, понимает, какое это чрезвычайное происшествие.

Ситуация осложнилась тем, что поздно вечером к нашему посольству подошли два индуса и сказали, что случайно нашли в порту портфель и могут уступить его советским друзьям за умеренное вознаграждение. Дежурил в воротах комендант, отличавшийся умом и сообразительностью, подобно птице Говорун. Он хитро подмигнул индусам и сказал: - Дайте мне один паспорт, я посмотрю, настоящий ли он.

Индусы посовещались под фонарем у ворот, потом протянули сквозь решетку паспорт. Комендант схватил паспорт, засунул его за пояс, отбежал на почтительное расстояние и закричал:

- А теперь, сволочи, гоните второй паспорт, а не то в полицию позвоню!

Индусы плюнули в желтую пыль и ушли продавать второй паспорт американцам.

Невидимо для меня шла энергичная работа: летели шифровки, и начальство шуршало языками в звукоизолированных комнатах. Наконец кто-то где-то принял решение ограничиться строгачом.

Это было понятно.

Пьянство за границей считалось (а может, и сейчас считается) наименьшим из грехов. Более того, вовсе не пьющий человек вызывал подозрение и его обычно отторгали. Ну напились ребята, провинились. Но ведь Родине не изменили? Не изменили.

Эта фантастическая история, да и весь фантастический образ моего лысого шефа, конечно же, подтолкнули меня к созданию произведений литературы ирреальной и фантастической.

Но насыщения раствора, ведущего к выпадению осадка, еще не произошло. Уровень идиотизма должен был подняться.

И судьба покровительствовала мне. Она хотела создать из меня летописца нашей эпохи во всей ее красе.

Внутри меня рождался, застраивался город Великий Гусляр.

Добрая судьба осложняла ситуацию в нашем посольстве.

Сначала рехнулся военный атташе. Потом сошел с ума Нарциссов, за ним последовал стажер (правда, это было попозже), а вершиной событий стал побег Казначеев;), и, наконец, предательство Игоря Можейко, то есть меня.

С военным атташе было вот что.

Он переработал, переволновался, не хотел на пенсию, а хотел стать генералом. Он много думал и тревожился. И, заглянув к послу, сообщил ему конфиденциально (посол был человеком незлым, разумным, и к нему хотелось прийти с жалобами на жизнь), что он является американским шпионом. Я уж не помню деталей, но то ли посол отлучился, то ли кто-то чего-то не понял, но 'нашего полковника отвезли на "скорой помощи" в Центральный госпиталь, в нервное отделение.