Конни Уиллис - Проклятие королей

Это было Проклятие. Оно лежало на всех нас, хотя мы об этом ничего не знали. Лако топтался рядом с моей клеткой и вслух читал надпись на печати гробницы, не зная, кому адресовано предупреждение. Санд, который стоял на черном горном хребте и смотрел, как горят трупы, тоже не ведал, что уже стал жертвой Проклятия.

О Проклятии знала принцесса, десять тысяч лет назад повернувшая голову к стене гробницы последним, полным отчаяния движением. И Эвелин, заживо сжираемая Проклятием, тоже знала. Она пыталась сказать мне об этом в последнюю ночь на Колхиде, когда мы дожидались прибытия корабля. Тогда электричество снова отключилось. Лако зажег керосиновую лампу и придвинул ее к переводчику, чтобы я мог видеть кнопки управления. Голос Эвелин было так трудно уловить, что приходилось все время регулировать переводчик. Лампа освещала только небольшое пространство рядом со мной. Лако, наклонившийся над гамаком, оставался в полной темноте.

Бейя, которая прислуживала Эвелин, сидела рядом с лампой, уставившись на красноватое пламя. Рот у нее был приоткрыт, черные зубы поблескивали. Мне казалось, что бейя вот-вот сунет руку в огонь, но она сидела тихо. Пыльный воздух был совершенно неподвижен; даже пламя лампы не колебалось.

– Эви, - сказал Лако, - у нас совсем нет времени. Воины Санда доберутся сюда еще до рассвета и не оставят в живых никого.

Эвелин что-то произнесла, но переводчик ничего не сумел уловить.

– Поднеси микрофон поближе, - сказал я. - Не могу отрегулировать.

– Эви, - повторил Лако. - Нужно, чтобы ты рассказала, что случилось. Ты можешь сделать это для нас, Эви? Скажи нам, что произошло.

Она попробовала еще раз. Я увеличил мощность до предела. Теперь переводчик различил звук, но посчитал его помехами. Эвелин закашлялась, и этот ужасный резкий звук переводчик передал как стон. Я взмолился:

– Бога ради, подключи ее к аппарату искусственного дыхания.

– Не могу. Блок питания сел.

«Тогда надо подключить другой, - подумал я, - а ты уже использовал все удлинители». Но вслух этого не произнес. Потому что, если он подключит ее к аппарату, придется вырубить холодильник.

– Тогда дай ей воды.

Он взял бутылку из-под колы с ящика рядом с гамаком, опустил в нее трубочку, нагнулся в темноте и приподнял голову Эвелин, чтобы она могла попить. Я выключил переводчик. Было тяжко слышать, как она пытается что-то произнести. Ну а следить за тем, как она пробует пить, было и вовсе невыносимо.

Казалось, прошел целый час. Наконец Лако поставил бутылку из-под колы на ящик и заговорил:

– Эвелин, мы хотим услышать, что случилось. Ты была в гробнице? Я снова включил переводчик и поднес палец к кнопке записи. Пока что не было смысла записывать мучительные звуки.

– Проклятие, - вдруг ясно произнесла Эвелин, и я нажал кнопку. - Не открывай… Не открывай! - Замолчала, пытаясь подавить кашель. - Кагодень?

«Какой сегодня день?» - послышалось из переводчика.

Она снова попыталась справиться с кашлем. Лако взял бутылку, вытащил трубочку и отдал бутылку бейе.

– Сходи за водой.

Маленькая бейя встала, не отрывая взгляда черных глаз от пламени, и взяла бутылку.

– Быстро, - приказал Лако.

– Быстро, - сказала Эвелин. - Раньше бейи.

– Вы вскрыли гробницу, когда бейя пошла к Санду?

– Не открывай ее. Прости. Не знала.

– Не знала чего, Эвелин?

Бейя все еще не тронулась с места - глядела, как завороженная, на пламя лампы; рот ее был приоткрыт, виднелись блестящие черные зубы. Я посмотрел на толстую пластиковую бутылку, которую она держала в грязных ручках. Трубочка была вся изжевана - ее изуродовала Эвелин, когда пила воду.

– Быстро, - произнесла Эвелин в гипнотической тишине, и маленькая бейя посмотрела на гамак, словно только что очнулась, затем выбежала из комнаты с бутылкой из-под колы в руке. - Быстро. Какой сегодня день? Должны спасти сокровище. Он убьет ее.

– Кто, Эвелин? Кто убьет? Кого убьет?

– Мы не должны были входить внутрь, - проговорила она и вздохнула со звуком, похожим на скрип песка под ногой. - Берегись. Проклятие королей.

– Эвелин повторяет то, что написано на дверной печати, - сказал

Лако, выпрямляясь. - Они спускались в гробницу. Надеюсь, ты это записал?

– Нет. - Я нажал кнопку «стереть». - Она все еще под воздействием дилаудида. Когда начнет говорить осмысленно, запишу.

– Комиссия решит в пользу Санда, - сказал Лако. - Хауард клялся, что они не входили в гробницу, а ждали Санда.

– Какая разница? - возразил я. - Эвелин погибнет и не сможет свидетельствовать на слушаниях комиссии. Да и нас не будет, если Санд со своими солдатами окажется здесь раньше, чем придет корабль, так что какая, к дьяволу, разница? И сокровищ тоже не окажется, когда сюда доберется Комиссия… зачем же записывать?

– Но если в гробнице все-таки что-то присутствовало? Если это вирус?

– Ерунда, - отмахнулся я. - Санд их отравил. Если это вирус, почему не заболела бейя? Ведь она находилась с ними в гробнице, правда?

– Быстро! - произнес кто-то, и мне на мгновение показалось, что говорит Эвелин. Но это оказалась бейя. Она вбежала в комнату, расплескивая воду из бутылки.

– Что случилось? - спросил Лако. - Прибыл корабль? Бейя схватила его за руку.

– Быстро! - выпалила она снова и потащила его за собой по длинному залу, забитому контейнерами.

– Быстро, - как эхо, повторила Эвелин.

Я подошел и наклонился над гамаком. Во тьме почти не было видно ее лица; это облегчало задачу. Заставив себя разжать кулаки, я сказал:

– Это Джек, Эвелин. Я, Джек.

– Джек, - повторила она.

Звуки были почти неразличимы, хотя Лако прицепил микрофон к пластиковой ткани у самой шеи Эвелин. Она быстро слабела и снова начала хрипеть. Ей был необходим укол морфия. Тогда станет легче дышать, но если дать морфий сразу после дилаудида, она вырубится.

– Я передал записку Санду, - сказал я, наклоняясь, чтобы расслышать ответ. - Эвелин, что было в записке?

– Джек, - выговорила она. - Какой сегодня день? Пришлось задуматься. Казалось, я пробыл здесь несколько лет.

– Среда.

– Завтра, - произнесла она. Закрыла глаза и облегченно вытянулась.

Я не собирался ничего из нее выуживать. Надел пластиковые перчатки, открыл коробку с принадлежностями для инъекций. Морфий отключит Эвелин через несколько минут, она освободится от боли и, может быть, придет в себя.

Ее рука свешивалась с койки. Я придвинул лампу поближе и стал искать место для укола. Всю руку покрывала сеть белых наростов, похожих на пчелиные соты; некоторые выступали над кожей сантиметра на два. С тех пор как я впервые увидел Эвелин, наросты стали мягче и толще. Тогда они были тонкими и острыми, словно бритва. Не могло быть и речи о том, чтобы отыскать вену, но я заметил, как от тепла керосиновой лампы небольшой участок кожи на предплечье стал податливей, пятигранные соты почти исчезли, и мне удалось ввести иглу.