Ярослав Веров - Хроники Вторжения

– Как мы увидим, перс?

– Из моего астрала, он, хоть и невелик, но уже имеет огненную природу. Я ведь, на самом деле, всегда оставался верным Агура Мазды. Хоть на какое-то время и позабыл об этом. Мы попросим Солярис уничтожить весь марсий без остатка.

– Да будет так, если ты прав! – воскликнул Роман. И встал с постели.

Викула похолодел. Так вот в какую командировку позвал его перс.

– Мы не вернемся? – тихо-тихо, почти утвердительно спросил он.

– Кто знает? Наши астральные тела, конечно, сгорят в Солярисе. Души останутся, и, может быть, со временем Солярис создаст для них тела из своей светоносной шулы, А может быть... Встанем рядом и возьмемся за руки, братья. Смотрите на мое лицо, в нем вы должны увидеть отсвет огня.

Викуле подумалось – откуда на этом восковом лице, возьмется огонь? Ему вспомнился вдруг отчим, как тот спокойно и мудро принимал удары судьбы. «Маленький человек может быть и великим, если он мудр».

Они взялись за руки. И вдруг Викула увидел отсвет огня, именно отсвет, далекий, словно полыхнуло под прозрачной кожей перса...

Рита аккуратно выждала десять минут. Так как никто из бокса не выходил, то она подождала еще минут пять и вошла. В палате никого не было.

И вдруг ей послышался тихий и родной голос:

– Мы еще встретимся, королева. Кем бы мы ни стали – мы узнаем друг друга и будем вместе уже навсегда...

По ее щекам побежали слезы. Она пыталась вглядеться, отыскать ту даль, откуда мог донестись этот голос, но увиделось ей что-то огромное, не имеющее края, что-то невероятно трудное и долгое, что нужно пройти-прожить, чтобы «узнать и быть вместе уже навсегда»...

Через день небесные столпы исчезли, одновременно и везде на всей Земле, так же внезапно, как и возникли. Мор закончился. И оставшиеся еще долго оплакивали ушедших.

В положенный срок у Риты родился младенец – нормальный, крикливый мальчик. Она назвала мальчика Романом. Эдуард позвал Сеню крестным отцом. К слову сказать, Сеня бросил литературное поприще и сделался буддистом. Принялся разъезжать по стране с лекциями, посещал храмы и святые места в разных землях. Впрочем, буддизм не помешал ему согласиться быть крестным, равно как и до чертиков напиться вместе с Эдиком на крестинах. «Буддизм, – простодушно возглашал Сеня после очередной стопки, – учит нас: если испытываешь соблазн, поскорее ему поддайся, дабы не отвлекал больше от созерцания истины!»

Ира, как и предполагал Викула, поплакала и успокоилась. Да и в самом деле – не так уж долго они жили вместе, чтобы она успела раствориться в муже.

Трое «бетовцев», участвовавшие в высадке на Марс, вылечились от странной марсианской болезни и по сей день считают себя спасителями человечества.

Эдуард занялся бизнесом, дела шли вполне успешно. Как он распорядился джипом-антигравом, использовал ли он его как-то или сдал на свалку, осталось неизвестным.

Земная история человечества продолжалась.

Нелюди, они совсем как люди – и выглядят как люди, и ведут себя как люди, и рассуждают вслух как люди. Да только ничего человеческого в них нет. Они здесь, совсем рядом, ходят мимо нас, разговаривают с нами, но, уединившись от людей, занимаются чем-то нечеловеческим.

Я хочу, чтобы вы об этом знали. Мне надо передать вам свое знание, свою тревогу. А покуда я один на этом темном пути, не озаряемом ни единым лучом надежного факта, не согреваемом ни единым знаком человеческого сочувствия. Страшно подумать, что, когда меня не станет, эти самые нелюди будут ходить-бродить среди вас неузнанными, подсмеиваясь над вашим невежеством. Стоп. Нелюди не подсмеиваются, не смеются, у них нет юмора, потому что они не люди. Юмор – это человеческое.

Вот с какой мысли начались мои исследования: сперва необходимо определить, что такое человек – тогда станет ясным, что такое не-человек, то есть нелюдь. И вот уже прошло более полувека, а что такое человек, я не знаю.

Когда я был молод, все дело казалось простым и ясным. Чего проще: если они имитируют человека, то, конечно, у них иной обмен веществ, так называемый метаболизм, – иди в любую районную поликлинику, требуй результаты анализов мочи, кала, крови за месяц, за год. И ищи нелепых, небывалых показателей. Куда там. Десять лет я обхаживал поликлиники, заметьте, в разных городах и климатических поясах страны. Ничего. Нет, отклонения были, сколько угодно, и даже самые невероятные. Оказывается, норма у человека – понятие совершенно абстрактное. Я приносил случаи с этими отклонениями специалистам, показывал. Они пожимали плечами – с таким сахаром не живут, с таким гемоглобином не живут, это не человеческая моча – у человека с таким содержанием белка печени просто нет. Я бросался, находил этих нежильцов. Прекрасные, милые люди. И печень у них была на месте, и поджелудочная железа в порядке. Просто один «косил» от армии и добавлял в мочу отстоянную с вечера кровь, другой добивался инвалидности по группе, а третий – мягкого приговора суда ввиду якобы близящейся естественной смерти. А уж о медицинских аномалиях и вовсе говорить не приходится, сиамские близнецы и те живут, а между тем – люди. Одним словом, на этом пути меня ждало разочарование.

Но иначе и быть не могло! Зачем нелюдям отличаться от людей физиологически? Если наше тело – это только скафандр для существования, зачем тогда нелюдям придумывать себе какой-то особый скафандр, чтобы всегда иметь с ним неприятности? Наука бы знала, уже бы говорили о параллельном, существующем рядом с нашим, человеческим, виде. А между тем, этого и в помине нет, разве что истории о снежном человеке. Так я совершенно уверен, что это человек и есть – только люди умеют так разительно отличаться друг от друга.

Я задумался. Это было прощанием с молодостью. Раньше, выходя на улицу, я постоянно сдерживал себя – как можно думать о встречном, что он нелюдь, если нет доказательств этому? Идеалист был. Верил в человека. А между тем, постоянно чувствовал, что вот, вот они, где-то рядом, протяни руку – и схватишь. А иногда просто как озарение – вот это, точно, идет нелюдь. Время спросил, поблагодарил – а ведь нелюдь. Внутри у меня в таких случаях все дрожит.

Скажем, такой был яркий случай. В армии. Возвращался я как раз из самоволки. Ночь была. В общем, лето и ночь. Был я трезв – мне пить нельзя, я должен быть всегда настороже. Пустынная улица, окраина города, одним словом, рабочая слобода, глухомань. Навстречу, растянувшись поперек дороги, – компания, все как на подбор. Я этих заводских знал, днем они ничего. Ну, а ночью – зачем поперек дороги идти-то? И что же? Никакой дрожи. Смекнул лишь, что останавливаться, если окликнут, нельзя. Окликнули – я бочком, бочком и деру. И ни страха, ни ужаса, даже мужское самолюбие промолчало.