Ким Робинсон - Золотое побережье

– А вот Эрика не считает свой поступок глупостью, – замечает Таши, проглотив очередной кусок.

Джим раздраженно прищелкивает языком, у него просто нет слов. Уж больно спокойно и равнодушно относится ко всему этому Таш, можно даже подумать, что он всесторонне изучил проблему и согласился с мнением Эрики.

Таши доедает сандвич, вытирает губы.

– А теперь – самое время залить глаза.

Они извлекают целый пузырек «Калифорнийского зноя» и начинают передавать его друг другу, туда-сюда, туда-сюда… Через несколько минут по лицу Джима катятся слезы, под веками его уже не роговица, а словно вздувшиеся стеклянные шары; со стороны океана на материк наплывают бело-оранжевые облака, ярко подсвеченные городскими огнями. Негодование Джима стихает. Нет, оно все еще здесь, но стало таким же маленьким, приглушенным, как жар тлеющих в хибачи углей. Скорбное ощущение чужого предательства, скорбное сочувствие преданному. Такова жизнь. Люди предают тебя, предают твоих друзей. Джим вспоминает, как кричала на него Дебби Риггс, вспоминает выражение ее лица. Скольких людей предал он сам, ведь их куда больше, чем тех, которые предали его. Негодование Джима стихает еще больше, почти исчезает. Он начинает относиться к Эрике примерно так же, как к самому себе…

– Звонила Анджела, – говорит Таши. – Ты что, обедал с Вирджинией?

– Да, к сожалению. Таши негромко смеется:

– Ну и как она?

– Насколько я понимаю, в данный момент она преисполнена справедливым негодованием.

– Это ведь для нее – высший кайф, да?

Джим хохочет. А что, можно и так. Будем измываться над бывшими союзницами – Таш над Вирджинией, а я – над Эрикой, вот и оттянемся, подбодрим друг друга. «Зной» пробирает его все сильнее, и вдруг становится понятно, какая глупая это была мысль. Накатывает огромное, как океан, спокойствие, и Джим почти лишается дара речи.

– Да-а.

– Это точно.

– Сурово.

– Полный отпад.

Таш и Джим тихо, беззлобно хихикают.

– И что ж ты будешь делать? – интересуется Джим после бесконечно долгого созерцания облаков.

– Да кто ж его знает. – Еще одна долгая пауза. – Только вряд ли я и дальше буду так жить. Слишком много работы. Думаю уехать.

И тут Джим различает в голосе Таша боль, понимает, что эта стоическая маска – только маска и ничего больше. Таш страдает, да и как же иначе. Эмоции с трудом пробиваются сквозь густой туман «Зноя», и сейчас Джиму очень обидно за свою наркотическую притупленность. Его охватывает ошеломляющее чувство собственной беспомощности. Он ничем, ровно ничем не может помочь Ташу.

– А куда?

– Не знаю. Куда-нибудь подальше.

– Да-а.

Они сидят и молча созерцают оранжевые облака, наплывающие на город.

Домой Джим возвращается глубокой ночью, он в такой депрессии, как никогда, наверное, прежде. Музыку даже и пробовать бессмысленно. Под неумолчное гудение трассы он набирает свой адрес и тут же бессильно обвисает на сиденье. Даже в такое время город горит заревом огней, над базой морской пехоты летающими блюдцами зависла кучка вертолетов, с ревом заходят на посадку реактивные лайнеры, вознесенные в небо трассы забиты чуть не до предела… В который уже раз собственная квартира кажется ему жалкой и бессмысленной. Грязный чулан под трассой, захламленный плодами тщетных потуг отразить реальность на бумаге и пластике – скорее даже не отразить, а отгородиться от нее. Что, кстати, наводит на мысль. Джим вытаскивает стопку видеокассет. Записи постельных развлечений с Вирджинией, по большей части – старые, тех времен, когда все еще только начиналось. Его охватывает неудержимое, какое-то извращенное желание просмотреть одну из пленок. Вирджиния раздевается, буднично и непринужденно, а затем стоит перед высоким трельяжем, расчесывает волосы, смотрит на свое бесконечно размноженное в зеркалах изображение…

– Нет! – Джима захлестывает отвращение к самому себе. Если уж сейчас, через несколько часов после грандиозного скандала, он смотрит на нее такими глазами, что же будет через неделю, через месяц? Он же впадет в рабскую зависимость от видеокартинки, подобно бессчетным тысячам других американских особей мужского пола.

– Все, конец этому! – кричит Джим экрану и разражается идиотским, торжествующим смехом. А потом берет с книжного стеллажа пипетку и заливается «Звонком» до полного потемнения в глазах. И нет больше никакой похоти, зато всю его нервную систему охватил ровный, непрерывный звон. Это – нечто вроде гудения телефонных проводов или магнитных дорожек трассы, своеобразное опьянение нервов, от которого Джиму хочется напиться самым обыкновенным, тривиальным образом. Он идет к холодильнику, вскрывает и опустошает одну банку пива, затем другую.

И снова к видеокассетам. «Моя жизнь, – поясняет он стенкам комнаты, – чуть не на сто процентов состоит из символических жестов. Так уж получается».

Кассет этих девять, на каждой из них надпись: МЫ В ПОСТЕЛИ. Иногда – почерком Вирджинии, иногда – его собственным. Может, оставить одну? Нет, нет и нет. Джим кидает их в сумку и выходит на улицу.

Ночь очень теплая. Закрывающая небо трасса гудит почти точно в тон возбужденным нервам. Джим видит проносящиеся в быстром ряду машины; отсюда, сбоку, кажется, что у каждой из них всего одна фара. Ближайшая бетонная опора вырастает из тротуара сразу за третьим домом. Железная служебная лесенка начинается на высоте десяти футов, но соседские детишки нарастили ее другой, веревочной. Джим отчетливо ощущает и звон во всем теле, и свою нетрезвость, однако упрямо вскидывает сумку на плечо и карабкается вверх. Теперь его голова точно на уровне дорожного полотна; прерывистое, будто пунктиром, гудение проскакивающих мимо машин, мелькание фар, вж-жик, вж-жик, вж-жик, вж-жик… Странно как-то, что вот эти маленькие штуки, свисающие между передними колесами, почти, но не совсем, касающиеся сверкающего металла дорожки, что именно они не дают машинам впиливаться друг в друга. Или в ограждение, вот тут, рядом с головой Джима, чтобы обрушиться потом на толпящиеся внизу дома. А что он, собственно, такое, этот самый магнетизм? В мыслях Джима порядочная сумятица, он трясет головой. Не отвлекайся от поставленной задачи. Значит, так, левой рукой обовьем верхнюю ступеньку, перекинем сумку вперед, расстегнем на ней молнию. Джим извлекает одну из кассет. Все машины ряда едут примерно по одному и тому же пути, в нескольких футах слева и справа от магнитной дорожки на белом бетоне покрытия ярко выделяются следы от колес – две черных полосы шириной по паре футов каждая. Одна из этих полос совсем рядом.

Джим пускает кассету по бетону, та скользит и останавливается прямо на черной полосе. Первый же проезжающий автомобиль разносит ее в мелкий дребезг.