Михаил Клименко - Ледяной телескоп

Я подбежал к исполину, лежавшему недалеко за автомобилем. Подошел к его голове. Его волосы были покрыты коричневатым налетом. Я тронул один, толщиной со спичку, волосок. Он сломался, упал и рассыпался на мелкие глиняные штрихи.

Исполин открыл глаза.

Я в недоумении спросил!

– Что с тобой происходит?

– Я очень простыл вчера, – прошептал он. – Мне нездоровится…

– Что ж, – печально спросил я, – и твоему автомобилю «нездоровится»?

– Не знаю…

– Ты просто очень устал. Лежи, пожалуйста, спокойно. Отдохни. Мне жаль, что ты…

– Перестань! – прошептал он. – Я буду жив, пока жив ты.

«А когда умрешь ты, – неосторожно подумал я, – умру и я?..»

– Нет, – уверенно, твердо сказал он, и на его лице появилась тень улыбки, – мы будем жить. Долго. И не так уж мы с тобой плохи! – прошептал он. – Вовсе нет!..

Мало что видя перед собой, я побрел к автомобилю моего двойника, чтоб обдумать, как извлечь из него свой.

Я часа три провозился в развалинах циклопического автомобиля, пытаясь вызволить свой, настоящий. В сравнительно тонких глиняных стенах надо было пробить три бреши, из ломаных плиток сделать настил, прокатить автомобиль через бреши и столкнуть его… В принципе я на нем еще мог уехать.

Но все делалось не так скоро, как я вначале предполагал: в слоях глины еще попадались металлические прожилки и тонкие, словно бы жестяные, пластинки – что-то вроде бесформенной ажурной сетки.

Пришел толстый Альф. Я как раз из бреши сталкивал разломанные плиты, глянул вниз и увидел его. Широко расставив короткие толстые ножки, он с любопытством и в то же время безучастно наблюдал за мной.

– Помоги мне, – попросил я его.

– Нет, – покачал он головой, – нельзя. Иди, тебя зовет сеньор.

– Какой еще сеньор?

– Эпсилон-Кобальский, – засмеялся Альф. – Парень, ты зря стараешься. Автомобиль они тебе не отдадут.

Я из пробоины спрыгнул на землю, с рубашки и брюк стряхнул въедливую пыль и с ненавистью сказал:

– Думаете, всех обвели вокруг пальца? И меня придавили? Ошибаетесь!

– Пошуми, пошуми, – улыбаясь, посоветовал Альф, – легче будет! Пошуметь что поплакать. А придавили… тебя не все.

Мы направились с ним к берегу, где лежал телескоп.

Я еще раз подошел к исполину. Он на мои слова больше не отзывался, лежал неподвижно, как изваяние.

6

В десяти шагах от телескопа горел костер, на двух камнях стояла какая-то посудина.

Они что-то варили.

На краю зеленоватого парашюта, которым теперь был накрыт телескоп, сидели Георгий-нумизмат и Кобальский. Бет кашеварил неподалеку у костра. Альф зачем-то отправился к лодке.

– Максим! – улыбаясь, пригласил меня нумизмат. – Присаживайся, пожалуйста. Снедь, как видишь, небогатая. Но будем рады всякому хлебу! А там Бет подаст нам и чай. Есть надо всегда – и для того, чтобы помочь друзьям, и для того, чтоб бороться с врагами. Этот завтрак или сблизит нас до дружеского рукопожатия, или разведет на дуэль. Но дело не в этом. Представь, Максим, какая забавная неожиданность: ребята не могут все это потреблять! А я не могу есть один. Как неволя! Ну так что, пир?

– Давай, парень, не чванься, – с прищуром, глядя куда-то вдаль, сказал Кобальский. – Людей надо уважать. Сядь и ешь – возможна тяжкая работа… Работать будем все. И ты. Такой запыленный и усталый.

Я внимательно оглядел фотографа. Его уши стали еще меньше. Седоватой щетины на подбородке почти не осталось, казалось, он только что торопливо побрился. Верхняя часть его лица и руки покрылись пупырчатым налетом какой-то странной ржавчины. Кончик носа был теперь словно срезан или приплюснут…

Откуда-то доносился далекий торопливый рокот. Поискав глазами источник звука, мы километрах в пяти или семи от нас высоко в небе увидели вертолет. Он летел мимо, в сторону моря. Если б они увидели, с вертолета!.. Но вертолет улетел.

– Начали летать… – недовольно процедил Кобальский. – Ох и напрасно мы тут ждем!.. Отберут все до ниточки. Сами себя погубим!

Я сел к «ковру» и принялся за еду.

– Увидал вертолет – и сразу лопать… – злобно выпалил Кобальский в мой адрес. – Сразу видно, как обрадовался!

– Пусть ест, – остановил его нумизмат. – Пригласил молодого человека я.

– От него всего можно ждать! Это же, конечно, он ночью открыл объектив телескопа, хотя я категорически запретил это делать. Везде сует нос!.. Говорить с отражением вздумал! Но, слава богу, похоже, только с плоскуном потрепался. Это хорошо! Полезно. Плоскун тебе мозги вправил. Представляю… Иди еще с ним поговори! – засмеялся он. Помолчал и Георгию сказал: – Хорошо, что недоросль не открыл ночью окуляр. А то я не знаю, до чего бы они с опережающим договорились, до чего додумались… У него, видите ли, – повернул он ко мне свою озлобленную физиономию, – непреодолимая потребность рассуждать! Он, видите ли, любознательный. Во все вникает!

– Да перестаньте же, Станислав! – взмолился нумизмат. – Мелочность погубит вас, ей-богу! Да что это вас так возмущает, что человек пытается рассуждать! Пусть рассуждает. Пусть он скажет что-нибудь полезное. А вы умейте взять из-под руки, – продолжая не спеша, скучно жевать, говорил нумизмат. – Станислав, мне необходимо знать, как вы, точнее, как подлинный Станислав Юлианович наткнулся на кубический грот и проник в хранилище пришельцев. Ни Бет, ни Альф и – увы! – ни Гамм за неимением времени так толком мне и не объяснили, как он оттуда выбрался.

– Да как они вам расскажут и объяснят! – с искренним сожалением вздохнул Кобальский. – Все они получились немного неудачными. Как говорится, первые блины комом! Посмотрите на Альфа. Это настоящая нескладуха. Колобок какой-то плоский, да и мысли у него такие же плоские, я бы сказал… Да и Бет такой же пасынок фортуны. Гамм, конечно, поудачней, но и он, как и Альф и Бет, выдерживался далеко не столько времени, сколько требовалось для полной агрегации создаваемой копии. Да к тому же в первоначальной установке слишком много приходилось возиться с фокусировкой. Сами видите: один сплюснут, другой вытянут, у третьего еще что-нибудь… Но главное – материал! На изготовление этих вот ребят в основной массе были использованы древесный уголь, глина, битум и аммиачная селитра. Как оказалось, физически они вышли покрепче меня, хот-я выдерживались всего минут по сорок…

– Ну а вот именно вы? – спросил нумизмат.

– Я есмь Эпсилон-Кобальский, как вы знаете, Первичный, исходный материал моего тела состоял из голубоватого каолина, белил, поваренной соли и талька.

– Каолин и тальк?

– Да, все белое! – самодовольно подтвердил Кобальский. – Выдерживался я в фокусе установки около трех часов. Три часа неподвижно сидел мой подлинник, наш прототип Станислав-Зеро.