Лин Картер - Конан Классическая сага

— Войско может выступить хоть завтра, — произнес Просперо. — Солдат мы уже обучили. Они готовы ринуться в битву. К тому же чем скорее они столкнуться с врагом, тем крепче станет их боевой дух.

Киммериец в ответ хмуро кивнул. Он по опыту знал, насколько быстро в сильной, но бездействующей армии возникают свары, подогреваемые неукротимой жаждой поскорее схватиться с неприятелем на поле брани. Войско может начать гнить подобно перезрелому плоду.

— Согласен с тобой, Просперо, — сказал Конан. — Правда, поспешное наступление тоже таит в себе опасность. Прокасу наверняка успели донести, что мы стали лагерем на севере Аргоса. Прокас не так уж глуп и всяко сообразит, что мы сначала направимся к Алимане, в самую слабую из всех южных провинций. Скорей всего, он уже подсуетился, усилил крепости, расставил дозоры. Его Пограничный легион давно уже настороже.

Троцеро твердой рукой поправил седеющую прядь.

— Нам на помощь поднимется весь Пуантен, — проговорил граф. — Пока мои люди сидят тихо, чтобы раньше времени не вызвать подозрения.

При этих словах собравшиеся переглянулись, во взглядах читались надежда и сомнение одновременно. Повстанцы уже разослали по пуантенским дорогам своих людей под видом бродячих торговцев и мастеровых. У лазутчиков была задача отыскать всех сторонников мятежного графа, подготовить боевые отряды, которые отвлекли бы часть верных короне войск. Было условлено, что после успешной подготовки граф получит сигнал — обагренную кровью пуантенскую стрелу. Повстанцы ждали этого сигнала с напряженным нетерпением…

Заговорил Просперо:

— Сейчас меня беспокоит не столько восстание пуантенцев, сколько участие в наших действиях северных баронов. Если мы не войдем в Каларию до девятого дня весеннего месяца, бароны могут и отказаться, поскольку начнется сев.

Конан кивнул и молча осушил свой кубок. Северные баронства и впрямь обещали поддержку, но, опасаясь возможного поражения, не решались выступить против короля открыто. Если Львы потерпят на Алимане неудачу или же захлебнется восстание в Пуантене, благородные рыцари Севера немедленно отвернутся от мятежников.

Осторожность баронов была более чем понятна, но неопределенность положения все-таки тяготила вожаков повстанцев. Все боялись опоздать в Каларию к назначенному сроку. Конан, несмотря на свой неукротимый нрав, один призывал к терпению. Остальные же колебались и пытались выстроить новый план.

Они спорили до глубокой ночи. Просперо предложил разбить армию на три крыла и одновременно атаковать три крупные аквилонские твердыни: Мевано, Ногару и Танаис.

Конан покачал головой.

— Прокас только этого и ждет, — проговорил киммериец.

— Что же тогда делать? — нахмурился Просперо.

Конан подвинул к себе карту и заскорузлым пальцем ткнул в центральную крепость, Ногару.

— Вот сюда мы нанесем обманный удар. Пойдут два-три небольших отряда. Сделаем вид, будто число атакующих бойцов больше, чем на самом деле. Это нетрудно — вы лучше меня знаете… Поставить лишние шатры, разжечь побольше костров… Пусть воины пройдутся на виду у неприятеля, развернутся за ближайшим укрытием и протопают снова. На реке надо установить парочку баллист — попугать на переправе гвардейцев! Это заставит Прокаса кинуть к Ногаре главные силы. Ты, Просперо, туда и пойдешь.

Услышав, что основное сражение пройдет без него, Просперо принялся было возражать, но Конан и слушать не стал.

— Пойдешь к Ногаре, понял! А мы с Троцеро поведем войско дальше. Одно крыло к Мевано, другое — к Танаис. Возьмем перевалы и, если повезет, зажмем Прокаса в тиски.

— Предположим, все так и случится, — подхватил Троцеро. — Тогда в тылу у Прокаса окажется восставший Пуантен…

— Боги да услышат тебя, — хмурясь, перебил графа Публий. — Иначе мы пропали!

— Что так мрачно? — удивился Троцеро. — Воинское счастье, конечно, изменчиво, но мы все рискуем не меньше тебя. Победим или проиграем, мы должны держаться друг друга.

— Вот-вот, особенно по дороге на виселицу, — проворчал Публий.

А в глубине шатра, скрытая пологом, на ложе, застеленном пушистыми шкурами, лежала красотка Альцина. Ее роскошное тело поблескивало при свете единственной свечи. Дрожащее пламя странно отражалось в изумрудных глазах танцовщицы и в тёмных глубинах обсидианового талисмана. Альцина улыбалась своей кошачьей улыбкой.

* * *

Солнце ещё не поднялось над сонной землей, а графа Троцеро уже бесцеремонно трясла за плечо крепкая рука часового. Граф зевнул, потянулся, несколько раз бестолково мигнул и раздраженно уставился на солдата.

— Хватит меня трясти! — рявкнул он. — Ты меня уже разбудил, болван! Хотя непохоже, что пора выходить на утреннюю поверку… — Тут граф осекся. Лицо его побледнело. Он наконец разглядел, что охранник протягивает ему какой-то предмет. Это была пуантенская стрела, от оголовка до оперения покрытая коркой засохшей крови.

— Как она попала к тебе? — с трудом прохрипел Троцеро. — Когда?

— Только что доставил вестник с Севера, господин граф, — ответил солдат.

— Ясно! Позови моих оруженосцев. Трубить тревогу! Стрелу передать Конану! — распорядился Троцеро, вскакивая с лежака.

Солдат отдал салют и исчез. Через несколько минут два заспанных оруженосца подавали графу доспехи.

— Наконец-то! Благодарение Митре и Светлой Иштар! — радовался Троцеро. — Ты здесь, Мнестер? Созови совет. А ты, парень, ну-ка, проверь, в порядке ли Чёрная Дама. Скажи, чтоб её седлали, да поживее. Проверь подпругу. У меня нет ни малейшего желания принимать в Алимане холодные ванны.

Не успело солнце окрасить алым покрытые снегом вершины Рабирийских гор, как шатры были свернуты, повозки готовы. А когда ясный новый день развеял в низинах остатки ночного тумана, войско, выстроившись тремя колоннами, двинулось в направлении Саксульского перевала. Оттуда путь лежал на Аквилонию.

Горы становились все круче, дорога — труднее. По обе её стороны высились отвесные скалы. Это уже начиналась протянувшаяся к западу Рабирийская гряда.

Час за часом солдаты-пехотинцы, всадники и возчики обоза одолевали тяжкие подъемы и коварные спуски, забираясь все глубже в горы. Солнце нещадно палило спины, когда воины, облепив, как пчелы, тяжелые возы, на руках тащили их по склонам то вниз, то вверх. Пылили они при этом, как черти, оскверняя хрустальный воздух горных вершин.

Стоило сделать очередной подъем, как взору открывалась недостижимая, словно мираж, главная горная цепь. Но когда по восточным склонам пробежали лиловые тени раннего вечера, кручи раздвинулись, будто занавес, и показался Саксульский перевал — узкий проход делил неприступный кряж надвое, точно его рассек топор некоего разгневанного божества.