Владимир Михайлов - Все начинается с молчания

Но Зернов знал, где еще сейчас он мог вызвать подобное же отношение к нему. По заслугам.

И хотя до трех часов оставалось еще много времени, а с трех нужно было досидеть еще до половины десятого, до конца рабочего дня, Зернов подумал, что время это промелькнет незаметно.

Потому что он будет думать о своей жене, которую не видел уже несколько часов — такое долгое, неимоверно долгое время.

Когда он шел домой, ему казалось, что мир стал уже немного другим, не таким, каким был, когда он шел на службу. Да это и на самом деле было так. Потому что мир, но которому он шел, был уже не просто реальным миром, но таким, который Зернов начал приспосабливать для Наташи. Мир, которому он перестал подчиняться и на который тем самым начал влиять.

Оказавшись наконец дома, Зернов не бросился с порога к Наташе. Не было такого действия в сценарии, и не таким хилым было Время, чтобы так сразу сдаться. Но он посмотрел на нее так, что и она как бы двинулась ему навстречу, заструилась — оставаясь физически неподвижной за столом, на кухне, где ужинала. Она, разумеется, ничего еще не знала о том, что произошло на собрании; но сразу поняла, что пришел Зернов не таким, каким уходил. А это сейчас было главным.

Когда была убрана посуда, и они легли, и можно стало, вроде бы засыпая, разговаривать — он не удержался и сказал ей:

— Знаешь, что-то удалось все-таки. Пусть немногое, но удалось. Мне кажется, никто еще и не понял, что случилось. Ты не представляешь, как это меня сразу подняло!

— Почему же нет?— Наташа, кажется, даже чуть обиделась,— Думаешь, я не почувствовала, что произошло? Ну, Митя...

— Прости,— сказал он,— Прости. Но я так рад!

— Потому что не придется больше делать то, чего тебе не хотелось повторять в жизни?

— Да, конечно,— согласился он.— Только... — добавил он, помолчав,— это не самое главное. Да, теперь я понимаю: это не самое главное.

— А что же?

— Ты знаешь сама.

— Может быть. Но ты все равно скажи.

— Скажу... Понимаешь, я все последнее время просто- таки с ужасом думал, что время идет, пройдет сколько-то лет — и вот настанет день нашей свадьбы...

— Прекрасный день.

— Но пройдет еще немного времени — и вдруг в один черный день мы поймем, что уже только знакомы. А еще позже я буду лишь изредка встречать тебя и проходить мимо. И ты тоже, даже не обратив на меня внимания...

— Ну, не совсем так. Но, Митя... А если Время вернется к нормальному течению, но я буду все-таки любить не тебя? Подумай! Сейчас ты, во всяком случае, можешь быть уверен, что, люблю я тебя или нет, но еще много лет буду рядом с тобой: Время не позволит ничего другого. А ты хочешь оказаться вместе со мной и Николаем в том мире, где у каждого из нас будет свобода действий, где мало того, что тебе снова будет грозить болезнь,— будет еще и опасность того, что мы вскоре расстанемся. Если, конечно, для тебя это — опасность.

— Я знаю, Ната. Все понимаю. Но лучше так. Лучше — естественно: пусть будет горе, но не принуждение. Хотя — если сказать откровенно, то ведь не я, а Сергеев, Николай должен был делать то, что делаю я, чтобы отвоевать тебя. А он, видишь, смирился.

— Думаешь, я этого не понимаю? Митя, откровенно говоря, мне горько поэтому. Хотя я ведь знаю, что он хороший...

— Лучше меня.

— Во многом лучше. Но вот видишь, на главное его не хватило. Переступить запрет... Митя, я не знаю еще, что решу, как будет, если вообще что-то получится, если все это — не пустые мечты. Но только — если мы и тогда останемся вместе... и если ты действительно относишься ко мне так, как уверяешь, то никогда не станешь упрекать меня в этом. Даже вспоминать не станешь.

— Согласен: не стану. Не хочу. И вообще — никакого Сергеева между нами не было. Работает в издательстве такой — и все.

— Нет, не все, Митя. А она?

Он не ответил.

— Митя, но ведь она существует. И тоже — человек. Захочет ли она этой новой жизни — без тебя? Ведь у вас, кажется, было серьезно? Иначе и я бы...

— Она...— сказал Зернов.— Не буду врать: не знаю, чем кончилось бы все в Первой жизни... останься я в живых. Но сейчас все изменилось. Не знаю подробностей, но она сейчас, думаю, крепко ненавидит меня. За то, что сейчас происходит с нами — без желания, без надобности...

— И тем не менее ты позвонишь ей сразу же, как только встанешь.

— Да. Потому что мы все еще живем во Второй жизни. И...

— Я не сужу тебя. Знаю, что ты этого не хочешь. Теперь не хочешь. Но все же будешь звонить и договариваться о свидании. И свидания эти будут продолжаться до тех пор, пока... пока не истечет их время — или пока что-нибудь не изменится... Думаешь, я не понимала тогда, что это звонит именно она, или что ты звонишь к ней? Я ведь женщина...

— Позвоню, да. Ты права, с этим я пока ничего не могу поделать. Позвоню. Но не забудь: ведь сегодня мне хоть что-то, но удалось! Начинается всегда с пустяков, с мелочей. Может быть, все начинается именно с молчания?.. Я позвоню. Но ничего не стану говорить. Постараюсь не сказать ни слова. Буду молчать.

— Тогда она услышит то, что ты говорил в тот раз в Первой жизни — даже если ты не скажешь ни слова.

— Что она тогда услышит? Курлыканье навыворот, как по радио? Ну и что? Это все равно, что молчание. Белый шум. Она поймет, что это значит,— потому что и сама хочет того же.

— Ты уверен?

— Я знаю.

— Хорошо. Если тебе удастся это — значит, действительно, все уходит в прошлое, которое не вернется ни при каких условиях. Если так, то... то давай будем молчать в трубку оба.

— Ты согласна?

— Теперь — да.

Телефон зазвонил утром. Кратко звякнул, как раньше при отбое.

Женщина обреченно поднялась. Подошла и сняла трубку. В глазах ее было выражение, словно ей предстояло услышать вынесенный ей приговор.

— Слушаю,— сказала Ада.

Она постаралась сказать это спокойно. Хотя в ней билась ненависть. К жизни, к себе самой. Но прежде всего— к другому человеку.

В телефоне молчало.

— Не слышу вас,— сказала Ада.— Нажмите кнопку, если вы из автомата.

По-прежнему стояло молчание. Был какой-то неразборчивей шум, бормотание — и все. Ни одного слова.

— Алло!

Все оставалось без изменений.

Тогда она положила трубку. И заплакала. Слезы не текли, но она плакала. Не от горя. Ада плакала от облегчения. Ей стало хорошо.

Зернов положил трубку, набрав перед тем номер.

— Ната! — сказал он.— Ты понимаешь — нам, кажется, удалось!

Он сказал это громко, потому что Наталья была в тот миг в ванной: в Первой жизни, конечно же, Зернов не стал бы звонить Аде, когда жена его находилась бы в той же комнате.

— Как было бы прекрасно!— откликнулась она.

— Если удалось — значит, еще один шаг вперед!

— И все же ты поедешь и встретишься с ней...

Зернов представил это. И почувствовал, как дрожь пробежала по телу. Дрожь протеста.