Анна Субботина - На пороге зимы

Последние солнечные лучи покинули комнату. Свет за окном медленно густел и меркнул. Тьма заволакивала гобелены, скрывая вытканных воинов, пронзавших друг друга копьями, и падающие крепости. Верен подкинул ещё дров в камин. Краем глаза уловил, что Ардерик скинул плащ, опустился рядом на пол и уставился на огонь. Верен поправил поленья, сел, прислонившись к стене, с наслаждением вытянув ноги и прикрыл глаза. Рану снова дёргало и саднило, под веками плясали языки пламени, пожирающие сосновые брёвна, но вместо щемящей пустоты внутри поднималось тёплое и почти радостное чувство.

— Дурацкий обычай! — Барон Тенрик Эслинг выдохнул, расставил в стороны руки и вобрал живот, насколько хватало сил. — Брось, Дарвел. Не сойдётся.

— Да куда она денется, — Дарвел, начальник замковой стражи, стягивал на бароне ремни доспеха, пыхтя сквозь зубы. — Ох и урожайные были годы, не в обиду вам будь сказано! Ничего, сейчас мы эти ремни надставим, и сойдётся. Таков уж обычай: когда война, правитель рядится в броню, даже если сражаться не понадобится.

— И надо же было этой войне случиться в моё время, — вздохнул Эслинг. Он устало присел на стол, пока стражник рылся в куче оружейного добра, и вытер пот со лба.

За минувшую неделю замок преобразился. Его наполнили запах и лязг железа, по коридорам сновали вооружённые чем попало крестьяне, а замковый колокол, ранее звонивший только в праздники, подавал голос каждые три часа, с шести утра до шести вечера. Изменился и Дарвел — невзрачную войлочную рубаху сменила кольчуга с тяжёлыми наплечниками старинной работы, а в глазах поселилась мрачная решимость. Теперь мало кто сказал бы, что начальнику замковой стражи чаще доводилось объезжать лошадей, чем сражаться.

— Сколько лет я держал мир! — продолжил Эслинг. — Терпел, когда Шейн грабил деревни и угонял скот, когда распускал обо мне сплетни, когда… А, да что говорить. Ты и сам всё видел. Может, зря был этот мир?

— Отчего же зря? Я вам вот что скажу, господин Тенрик, и любой из наших повторит: война — дело нехитрое. Махай себе мечом, пока не упадёшь или другого не завалишь, вот и все дела. Вот только где война — там и голод. А вы гляньте, как наши земли расцвели! Сколько шерсти стрижём, сколько молока доим, сколько детей по дворам бегают, и все сыты. Разве это зря?

— Только мир вышел дурной. Ты помнишь Шейна, ему всегда было мало своего. Как вошёл в года, совсем жизни не стало. То его люди моё поле потопчут, то скотину порежут, то лес порубят… Отец только смеялся, мол, крепче береги своё добро… только разве годится против брата идти, да ещё младшего? Когда они уехали, мне столько всего говорили, да я и сам понимал, что добром не кончится, только мог ли я… братоубийцей прослыть…

— Всё верно сделали, господин Тенрик, — Дарвел нашёл нужные ремни и теперь орудовал толстой кожевенной иглой, чтобы закрепить их на баронских доспехах. — Жить надо по совести.

— Так и Шейн по совести живёт. Слыхал же, как складно у него выходит про честь и гордость, что, мол, позор для Севера быть под Империей…

— Позор — это свои же деревни разорять и головы своим рубить, — твёрдо возразил Дарвел. — Я вам так скажу: пока господин Шейн стоит под стенами, мы с ним нянчиться не будем. Но если предложит мир — не будет позора в том, чтобы его принять. Решать вам, ясное дело, я-то говорю, как люди думают. Южане вам, конечно, по-другому скажут, только им весной хлеб не сеять, скот не стричь и детей не кормить. Повернитесь-ка!..

— Поговорил с тобой, и стало легче, — криво усмехнулся Эслинг. — А то у меня нынче все мысли о том, что целых сто лет на Севере был какой-никакой мир, а я, выходит, его не удержал, да ещё и с родным братом в раздоре оказался. Не хочется оставлять о себе такую память.

— Вашей вины в том нет, — Дарвел затянул последнюю пряжку и оглядел дело своих рук с удовлетворением. — Ну вот и сошёлся доспех! Дадут боги, и остальное сложится. Держите меч, и пусть не придётся поднимать его против брата!

— Как это вообще попало в оружейную? — Элеонора презрительно рассматривала доспех с низким, как у летнего платья, вырезом, женственными выпуклостями в верхней части и богатым декором, который подала ей служанка. — Унесите в кузницу, пусть переплавят на что-то дельное. И дайте ключи, я сама всё найду.

Она прошла по оружейной, касаясь крышек сундуков, и наконец щёлкнула замком. В промасленной тряпице лежали тонкая кольчуга и лёгкий нагрудник с наплечниками — отцовский свадебный подарок. Кто знал, что он пригодится не только для того, чтобы наблюдать за турнирами?

Доспех скрыл соблазнительные изгибы и сделал фигуру более массивной. Элеонора дважды пересекла просторную комнату, чтобы привыкнуть. Невесомое на вид плетение легло на плечи заметной тяжестью.

— Меч, госпожа? — одна из служанок протянула узкий клинок в изящно отделанных ножнах.

Рукоять удобно устроилась в ладони. Элеонора сделала взмах, другой… Нечего было и думать, что она сможет выстоять против опытного воина, но все же выученные в детстве движения дарили стойкую иллюзию силы.

— Подайте кинжал, — она с сожалением отложила клинок. — Меч — мужское оружие.

Перед тем, как покинуть оружейную, Элеонора оглядела себя в большом тусклом зеркале и удовлетворённо кивнула. Кинжал затерялся среди ключей и поясных сумок, а кольчуга едва виднелась в разрезе меховой накидки. Так и должна выглядеть примерная жена, желающая поддержать мужа и свой народ в непростое военное время.

На замковой стене пронизывающий северный ветер ощущался особенно сильно. Эслинг, Элеонора и Ардерик прятались от него за зубцом стены, изредка выглядывая, чтобы осмотреть пустошь. Верен стоял поодаль, стараясь не дрожать от холода и не слишком заглядываться на раскрасневшихся от мороза служанок баронессы. С пустоши доносился звон топоров — северяне ещё вчера свалили с десяток молодых сосен и сколачивали большой камнемёт.

Элеонора повела плечами под меховой накидкой, пытаясь не столько согреться, сколько облегчить тяжесть кольчуги. Она и забыла, как давит воинское облачение. С тщательно скрываемой завистью взглянула на Ардерика и Верена — эти двое держались столь уверенно и непринужденно, будто родились в доспехах — и отвернулась, поймав настороженный взгляд мужа. Когда-то ведь и он носил латы без этих позорных длинных ремней и даже сражался на турнире, устроенном в честь их помолвки… Вспомнить бы, с кем он преломлял копьё?.. Тогда ее слишком занимал предстоящий отъезд на Север. Тогда ее устраивало, что Тенрик определённо был рожден для мирных и сытых времён, когда от правителя требовалось понимать в сортах шерсти и уметь ровно провести первую борозду на весеннем поле. Но сейчас этого было недостаточно, совершенно недостаточно.