Анна Субботина - На пороге зимы

— Верно судишь, Дарвел. Южанам здесь делать нечего. Пусть ищут себе забавы в других местах. Весной они вернутся в столицу и будут хвалиться перед девками, как чуть не отморозили свои привески, а мы забудем их, как дурной сон. Так, дальше ничего нет. Идёмте назад, к главной кладовой. В восточном коридоре должен быть ещё один проход.

— Думаете, не стоит простучать стену до конца? — спросил Дарвел. — Планы планами, а всё же так вернее.

— Надо бы, но этак мы не управимся и до весны. Доверимся пока старым планам. Их рисовали со всем старанием и любовью к нашему родовому дому. Дай боги здоровья отцу, он отыскал, пронумеровал и сшил все рисунки, иначе мы бы простукивали стены целый год. Поспешим!

Шаги стихли, погасли последние отблески факелов, и ход погрузился в кромешную тьму.

Элеонора проснулась среди ночи от неясной тревоги и почти бессознательно протянула руку к кинжалу под изголовьем. Какое-то время она лежала неподвижно, прислушиваясь и пытаясь понять, что её разбудило.

Было тихо. Под окнами лениво перегавкивались собаки. Из-за полога доносилось сонное сопение служанок, тиканье часов, потрескивание дров и свечей. Но тревога не утихала. На людях легко было говорить о терпении и храбрости, но в уединённой тишине спальни баронессу охватывало чувство стремительно утекающего времени.

Элеонора отодвинула полог. Стенные часы показывали без двадцати пяти минут пять. Второй циферблат, ведущий счёт дням, оказался точно между стрелок, и вместе они напоминали герб механической мастерской, где были сделаны — циркуль над шестернёй. Тот же герб красовался на музыкальной шкатулке, стоявшей на столике у изголовья. Элеонора коснулась матовой крышки, проверяя, не появилась ли на ценной игрушке пыль, и снова откинулась на подушки. Прикрыла глаза, и воспоминания окутали тёплым коконом.

Когда она впервые приехала в Эслинге, ей всё казалось чужим. Первые два года были полны отчаянной тоски по дому. Виду Элеонора не подавала, но снова и снова выписывала из столицы безделушки, мебель, ткани, благо по брачному договору у неё было достаточно собственных средств. Свекровь взирала на её попытки обставить свои покои «по-южному» с презрением, муж — со снисходительным умилением.

Потом стало легче. Молодая баронесса привыкла к грубости нравов, суровости природы, даже к бесконечным зимним ночам. И неожиданно обнаружила понимание и мрачное одобрение в голубых глазах, что смотрели на неё из-под густых рыжих бровей.

…Спустя два года после свадьбы она сидела в беседке, надёжно укрытой разросшимся жасмином. Шейн держал её за руку, не таясь, оглаживал взглядом шею и обтянутую плотным шёлком грудь и говорил, говорил, говорил…

— Ясно, ради чего ты приехала в такую даль. Ни одна женщина в здравом уме не выбрала бы моего дурного братца без расчёта. Вот только ему всё равно, спать с тобой или с какой-нибудь грязной скотницей, а достойные женщины чахнут, если некому ценить их красоту.

— Тенрик — барон и хозяин этих земель, а ты? — смеялась Элеонора. — Кто ты, чтобы так разговаривать с баронессой Эслинг?

Ей нравилось поддразнивать Шейна: он забавно хмурился, а в глазах загорался недобрый огонь.

— Скоро я буду здесь королём, — заявил он и придвинулся ближе. — Северу больше не нужна защита Империи и, стало быть, не нужен Тенрик. Стань моей, Эйлин, и я сделаю тебя королевой.

— Королевой прибрежных разбойников? — насмешливо уточнила Элеонора. — Вас разобьют в два счёта, стоит только заявить о неповиновении. Ты не был в Империи и не видел, сколько воинов у Его Величества.

— Да пусть приходят! — небрежно дёрнул плечом Шейн. — Мы заманим их в горы, рассеем и разобьём. Верь мне, Эйлин. Я всё продумал. Отец поддерживает меня и все достойные люди тоже. Мы победим.

Его пальцы пробирались всё выше под кружево широкого рукава, и Элеонора не отнимала руки. Тенрик никогда не прикасался к ней так — властно, настойчиво, нарочно дразня её и распаляя. Равно как и никто из тех, кто ухаживал за ней в Империи, кому она дарила первые танцы и поцелуи — с молчаливого согласия матери, считавшей, что девочка должна знать, что к чему, до того как наденет брачный убор. Два года супружеской жизни научили её меньшему, чем эти краткие встречи в беседке, полные огня и почти невыносимого предвкушения.

— И как же ты уберёшь с дороги Тенрика? — спросила Элеонора. Тело таяло от желания, но ум оставался холодным и острым, как лезвие ножа. — Ты не сможешь убить его в честном бою, иначе прослывёшь братоубийцей, и люди за тобой не пойдут. Значит, отравишь?

— Нет. Еда на Севере — святое. Есть другой способ. Давно хотел тебе показать…

Свободной рукой он достал из-за спины небольшую шкатулку. В ней оказался камень густого красного цвета. Элеонора протянула руку, чтобы взять, но Шейн не позволил.

— Кровь дракона, — пояснил он, откладывая шкатулку и снова обнимая Элеонору. — Если бросить несколько таких камней в горящий очаг, они сгорят бесследно, но перед этим отравят воздух. Я не видел их в деле, но слышал, будто за одну ночь они могут сделать могучего воина беспомощным, а самое большее за неделю — убить. Никто и не узнает. Мало ли чем мог заболеть мой любезный брат…

Последние слова он выдохнул ей в ухо. Элеонора откинула голову, позволяя губам скользить по щеке, шее, вырезу платья, опалять ямку между ключиц. Пальцы Шейна ловко расстёгивали застёжки на груди, сминали шёлк на бедре, но когда подол пополз вверх, Элеонора вывернулась из объятий и быстро пробежалась по мелким пуговицам, возвращая наряду благопристойный вид.

— Присягни Империи, верни мне титул, данный при рождении, и раздели со мной власть над Севером, — сказала она. — Тогда я стану твоей.

Шейн вновь усмехнулся и откинулся на спинку скамьи.

— Неплохо! Ты своего не упустишь. Но, видишь ли, выбор у тебя небогатый. Сама знаешь — если за пять лет не родишь Тенрику сына, он сможет потребовать развода. А ты не родишь. Можешь мне поверить. И кому будет нужна бывшая подстилка северного дикаря? Мать рассказывала мне, как южане относятся к нам. Найти другого мужа из благородных будет трудно, отказаться от Севера — ещё труднее, и ты всё равно придёшь ко мне. Но за эти годы твоё сладкое вино прокиснет. Стоит ли ждать?

— Не тебе волноваться об этом, — Элеонора почувствовала, что неудержимо краснеет — от унизительных слов, от бесстыдных взглядов и ласк, от огня, что разливался по жилам. Она резко поднялась, отряхнула юбки и вскинула голову. — Я много раз слушала, как врут юнцы и мужчины, которым семя ударило в голову, но ты, Шейн Эслинг, перещеголял их всех. Ищи себе племенную кобылу в другом месте! Я верна своему мужу и императору и нахожусь под их защитой.