Анна Субботина - На пороге зимы

Он потёр ладонями утомлённое, осунувшееся лицо.

— К троллям Эслинга. Идём освободим принцессу из заточения. А то как бы наш лучник не возомнил о себе лишнего, наслаждаясь обществом стольких красавиц сразу.

Узкая лестница и путаные ходы вывели их в коридор, ведущий к покоям Элеоноры. Прежде чем приблизиться к двери, Ардерик остановился у окна — того самого, возле которого Элеонора рассказала ему о камнях и показала ларец — и устало оперся на подоконник. Верен впервые видел сотника таким несчастным. Даже не представлял, что у него может быть такое лицо.

— Я же спрашивал её, я догадывался… — прошептал он, устремив взгляд на серые, на глазах тяжелеющие облака. Ставни были открыты, и снег, не таявший на коврах, смотрелся дико и неуместно, будто замок был уже завоёван и разорён. — Если я принесу голову младшего Эслинга… Будет ли она рада?..

Верен нерешительно коснулся кольчужного плеча, не зная, что сказать. Ардерик длинно, тяжело вздохнул, затем выпрямился и повторил твёрдо и мрачно:

— Я принесу ей голову младшего Эслинга. И будь что будет. [14] Мадам_Тихоня написала к этой главе прекрасное стихотворение: https://ficbook.net/readfic/4575615/22350456?show_comments=1#last_comment. Очень рекомендую заглянуть.

— Я не выполнил приказ, господин Тенрик. Я не убил сотника южан.

Дарвел стоял посреди покоев барона, прямой и неподвижный, как кол. За прошедшую ночь кожа ещё плотнее обтянула его скулы, щёки провалились, в глазах под сдвинутыми бровями таилась усталость. Сквозь прорехи в рубахе белели повязки — лёгкая кожаная броня оказалась уязвима для мечей и стрел.

— Правильно сделал, — кивнул Эслинг, не оборачиваясь от окна. — Это было необдуманное решение. Сейчас мы должны забыть обиды и сплотиться против общей беды.

Голос его звучал мягко, внутри же бушевал пожар. Воспоминания жгли калёным железом. Сперва — удушливая вонь драконовой крови, затем — крики и гулкий бой колокола, возвестившие о нападении. Звон мечей, свист стрел, свет факелов. Тяжесть доспехов, непривычный меч в руках. Негромкое, но решительное: «Отошли бы вы, господин Тенрик. Лучше оружейную отоприте». И, наконец, неслыханная дерзость сотника, заявившего свои права на чужую жену. За два дня барон Эслинг испил полную чашу позора и унижений, и мерзкий привкус до сих пор горчил на губах.

— Хорошо, если господин Тенрик больше не верит грязным сплетням, — проронил Дарвел. — Имперский сотник много помог в бою.

— Ты всё правильно сделал, Дарвел, — повторил Эслинг. — Север не забудет твоей храбрости и преданности. И я тоже не забуду.

Слова падали тяжело и мерно, а внутри тлела застарелая, гнилая обида. Не он вчера отдавал приказы, не он сражался на стене, не его провожали взглядами, полными надежды.

Зато отвечать за разорённые земли придётся ему, Тенрику Эслингу. С кого же ещё спросит император по весне, когда счетоводы приедут взвешивать шерсть и увидят сгоревший город и вытоптанные поля? Можно было бы снова списать на пожары и мор, если бы не столько раненых. Шрамы от мечей, отрубленные ноги и руки не объяснишь никаким недугом. Не будут барона Тенрика звать Миротворцем или Добрым. Зато вспомнят, что после ста лет мира именно он развязал братоубийственную войну.

Теперь уже ничего не поправишь, не скроешь. Видят боги, он пытался. Столько лет покрывал и брата, и жену. Даже выйдя тогда от Эйлин, утирая слёзы от едкого дыма, он рассказал Дарвелу совсем другую историю.

— Имперский сотник посягнул на честь моей супруги. — Слова давались нелегко, Эслинг давился ими, как кусками жёсткого мяса, выталкивая из воспалённого горла. — Эйлин пожаловалась мне, как подобает примерной жене. А я напомнил, что в случившемся есть и её вина.

Дарвел, явившийся к барону сразу, как он ввалился в свои покои, понимающе кивнул. Ходили слухи, что в Империи, при дворе, совсем с ума посходили и порицают мужей, поднявших руку на своих непутёвых жён. Но Империя была далеко, а он и так слишком долго позволял Эйлин лишнее.

— Завтрашний день она и её служанки проведут за размышлениями о достойном поведении, — продолжил он. — Проследи, чтобы о моём распоряжении ненароком не забыли.

Дарвел снова кивнул. Эслинг глубоко и прерывисто вздохнул и закашлялся. В горле до сих пор першило, и это напоминало о детских унижениях так живо, что сводило зубы, а пальцы сами сжимались в кулаки.

— С сотником я поговорю утром на стене, — бросил он.

— Я возьму побольше людей, — сказал Дарвел, но Эслинг покачал головой:

— Нет. Не потребуется. Я не вызову его на поединок.

От унизительности задуманного заранее горчило во рту. Привычный и простой мир рвался в клочья, расползался под пальцами, как плохо выделанное сукно.

— Он хороший воин, — осторожно проговорил Дарвел. — И храбро сражался против господина Шейна.

Эслинг дёрнул щекой:

— Мы с Шейном враждуем уже тридцать лет и как-то разбирались. Иди. Я всё решил.

Всё складывалось как нельзя лучше: неверную жену — под замок, наглеца-чужака — под нож. Тем более, сотник заглотил наживку сразу, поверил в вылазку, как мальчишка. Никто бы не стал разбираться, от чьей руки погибли он и его люди. Удалось бы сохранить доброе имя и мир. Но Шейну вздумалось напасть на замок всерьёз, и план рухнул. После сегодняшней ночи у Эслинга не было брата, не было жены, да и владений уже почти не осталось — они все уместились в кольце замковых стен.

Дарвел за спиной как-то тяжело топнул и шумно вздохнул. Эслинг обернулся, встретился с пустым взглядом из-под полуопущенных век и запоздало понял, что стражник смертельно устал за эту ночь и едва держится на ногах.

— Иди отдыхать, — велел Эслинг. — Я пригляжу за всем.

Дарвел кивнул и вышел, чудом не задев косяк двери. Эслинг набросил плащ и тоже покинул комнату. Вышел во двор и, прежде чем направиться на стену, бросил взгляд наверх — на башню, где под самой смотровой площадкой располагалась голубятня.

В крошечной передней было чуть теплее, чем в гостиной, выстуженной из-за открытого окна. Элеонора стояла, скрестив руки на груди, и старалась сдержать дрожь от холода, тревоги и бессонной ночи. Она скользила рассеянным взглядом по мальчишке-лучнику, который лихо взобрался в окно, только чтобы убедиться, что дверь действительно не открыть изнутри; по Грете, державшей ему фонарь, и изредка оглядывалась на остальных служанок, пытавшихся навести порядок в гостиной: смести снег с ковра и раздуть угли в камине. Наконец в коридоре раздались шаги, а в следующий миг на дверь без предупреждения обрушился страшный удар. Лучник и Грета шарахнулись, а снаружи послышался чей-то урезонивающий голос. Ещё два удара, и в распахнувшемся проёме показался Ардерик — всклокоченный, в рубахе, залитой кровью, и с топором в здоровой руке.