Геннадий Логинов - Наёмный самоубийца, или Суд над победителем [сборник рассказов]

Объективный смысл жизни отрицался, а сам факт её наличия виделся случайным; ложь и правда подменялись «точками зрения»; всё сводилось к физиологии; мораль виделась субъективной; царил культ материального; внешний достаток понимался как некое безусловное благо; и, отказавшись от Заповедей Создателя, люди начинали жить по заповедям Зверя, первая из которых гласила — «Всё относительно», а вторая — «Вам известно лишь то, что неизвестно ничего». И хотя, безусловно, за ними уже следовали многие другие; подобно карточному домику, каждые новые постулаты выстраивались поверх предыдущих. И когда на основании относительности некоторых вещей человек начинал истово верить в относительность всего и вся, а на основании незнания многого — в незнание всего и вся, это создавало благодатную почву для того, чтобы человек поверил в теоретическую допустимость любых мер, оправдывая их исторической закономерностью или культурными особенностями, либо пришёл к идее моральной вседозволенности.

Противопоставляя вещи, которые, на самом деле, не исключают друг друга, а то и пытаясь заявить, что вещи, имеющие предметом своей деятельности разные цели и задачи, способны друг друга заменить, люди не всегда осознавали, что противоречие существует не в самих вещах, но лишь в убеждениях невежд и мракобесов, вставших по разные стороны баррикад от имени этих вещей.

Люди верили, что в результате слепого случая сначала зародилась материя, из материи случайно зародилась жизнь, в жизни случайно зародился разум, а в разуме случайно зародилась порядочность; но они не задумывались о том, откуда взялись сами законы, в соответствии с которыми что-то в принципе должно было возникать, зарождаться, существовать и развиваться; как и не думали о том, что изучение кварков и чёрных дыр не способно дать ответы на вопросы: «в чём смысл жизни?», «что есть добро?» и «что есть зло?». Полагая ошибочную трактовку Откровений за ложность самих Откровений, неправедность отдельно взятых людей за ложность Учения, от имени которого они говорили, люди не понимали разницу между религией и моралью, не понимали, что не имеет значения: создавался мир в буквальном смысле за несколько дней, либо эти «дни» были некими этапами, растянутыми на целые эпохи; создан ли первый человек буквально за один миг либо был сформирован за долгие века в вечности, подобной мигу, как и миг — вечности; не понимали, что не обязаны знать наверняка всё, но должны понимать необходимое; не понимали, что Первопричиной является Творец и Законотворец, а какими именно путями был реализован Его Замысел — было уже другим вопросом.

Впрочем, услышав притчу, многие, скорее всего, отмахнулись бы от неё, углядев в ней массу изъянов, ведь, в конце концов, она была оторвана от известной им жизни и бесконечно далека от знакомой им реальности, в которой у мира не было Творца, никакой Зверь не пил народную кровь, все чиновники были честными, патриоты не квасили и, само собой, детей не находили в капусте, и их не приносили аисты.

Безусловно, очень многие люди любили вздремнуть. Сумасшедшие ритмы жизни оставляли им немного времени на отдых, да и тот мог быть прерван незапланированными проблемами. Сон становился чем-то желанным и зачастую недостижимым. Но мало кто создавал из него культ в полном смысле слова. Этот человек был одним из таких чудаков.

Вынужденный нехотя ходить на работу, где ни с кем не сближался и общался лишь на деловые темы в случае крайней необходимости, он зарабатывал на пропитание, чтобы затем нехотя питаться и оправлять естественные потребности, поскольку без этого жизнь любого обычного человека была немыслима. Совершенно бесконфликтный в общении и на редкость неприхотливый в быту, он не жил, а существовал в это время, и наблюдать за ним было совершенно неинтересно. Но всё менялось, стоило лишь ему уснуть, что бывало сразу после возвращения с работы и продолжалось с короткими перерывами до момента, когда он снова был вынужден направляться туда.

Живущий во сне, он мнил себя в нём царём и Богом, Владыкой Вселенной, Высшим Разумом. Полностью осознавая свои сны и контролируя в них всё и вся, он обитал в них, спасаясь от серой унылой реальности, в которой был слаб, неумел и беззащитен.

Цветные сны, более яркие и реальные, чем сама реальность, подчинялись его воле, подобно податливой глине в умелых руках скульптора. Он мог пожелать Тадж-Махал — и получал Тадж-Махал, мог пожелать Собор Святого Петра — и получал Собор Святого Петра. Ласки самых чудесных красавиц, вкуснейшие вина, которые не пьянили, и яства, которые не заканчивались. Почести и пресмыкание несметного множества рабов. Страх и трепет вражеских воинств. Всё, что было угодно его ненасытной натуре.

В своих снах он мог отомстить любому обидчику, на которого в жизни боялся бы и посмотреть; добиться благосклонной покорности женщины, которая не удостоила бы его и взглядом, если бы он, конечно, решился подойти к ней и заговорить; только здесь он, освобождённый от всяких догм религии и норм морали, мог быть самим собой, делая всё, что в иное время назвал бы противозаконным, кощунственным, непристойным и аморальным.

Он проходил сквозь людей и стены, поворачивал ход времени вспять, возвращаясь к тем местам и моментам, которые были для него особенно приятны, превращал волевым усилием любой предмет в другой, придавал ходу событий желаемый образ и упивался своим ощущением превосходства над всем и вся. Кичливость, зазнайство, хвастовство и самообольщение стали неотъемлемой частью натуры сновидца, полагавшего, что один лишь он является сверхчеловеком, достойным всех благ земных и небесных. И, вместе с тем, он не видел в этом какого-либо вреда — в конце концов, кому какое дело, о чём он грезит во снах, до тех пор, пока не лезет со своими мечтами к окружающим.

Так проходили дни, месяцы, годы, но живущий во сне человек не считал время и не обращал внимания на события, происходившие вне его личной вселенной. Где-то там, снаружи, могли происходить войны и проливаться кровь; могли проноситься ураганы, срывая с домов крыши и забрасывая скот на деревья; могли выходить из берегов моря и реки, заставляя всё плавать или тонуть; могла сотрясаться земля, складывая дома, подобно карточным домикам. А ему не было дела до чужой радости или горя: все прочие были для него не более чем пыль, преходящий прах, развеянный по вселенной. И лишь он, с его мечтами и радостью, был Пупом Земли и Центром Вселенной.

Просыпаясь, он записывал свои сны в лежащую у кровати тетрадь, а засыпая, — давал заказ на то, что собирается увидеть в этот раз.