Геннадий Логинов - Наёмный самоубийца, или Суд над победителем [сборник рассказов]

Однажды ему приснился тревожный гнетущий сон, начинавшийся, как и прочие, весьма и весьма спокойно, если не сказать — чудесно. Цветущие сады, полные дивных и красочных ароматов, белокурые нимфы, резвящиеся в прозрачных озёрах и водопадах, более не привлекали его внимания, и, устремившись за грань всего, он бросал вызов всему и вся, решив воспарить надо всем и, подчеркнув свою уникальную значимость, поставить следом несколько восклицательных знаков.

Сначала он воспарил над садом, водопадом и озёрами, и, хотя нимфы, игриво укорявшие его в том, что он оставляет их, зазывали его обратно, — сновидец их не слушал. Он нёсся дальше, оставив позади планету, звёзды и галактики. Обеспокоенные созвездия пытались вразумить ретивого сновидца, тревожными голосами побуждая его вернуться, но он принимал их слова за зависть и пропускал мимо ушей. Дальше, за пределами мрака, за пределами времени и пространства, за пределами жизней и судеб, за пределами всех границ и пределов он ожидал ощутить апогей своего величия, в окружении благодатного света и хора горних ангелов, но вместо этого увидел лишь гадкое, торжественно-мрачное место, где на сухом гниющем дереве висели усохшие человеческие тела, под которыми сидела песиголовая тварь. Небрежным движением грязной лапы чудовище схватило его, как нашкодившего котёнка, прервав безудержный полёт, и хриплым язвительным голосом произнесло:

— Ты думал, что всё, находящееся за пределами чувственного, непременно относится к духовному? Ты глуп. Ты думал, что представляешь собой Нечто? Ты — ничто. Ты думал, что познал великие тайны, обретя великое могущество, которое наделило тебя превосходством и вознесло над безликими серыми массами? Но ты не владел никакими неведомыми силами — это тёмные силы владели тобой. В этом не было ни величия, ни духовности, а ты — всего лишь глупая жалкая мышь, позарившаяся на запах подложенного нами сыра. Ты думал, что облачил себя в горностаевую мантию и золотую корону, но это были лишь ржавые кандалы и грязные лохмотья. Таким, как ты, неведомо, что истинное величие заключено в смирении и простоте, а силён не тот, кто может многое позволить, но тот, кто может от многого отказаться. Но ты горд, и в тебе нет покаяния: я вижу в тебе лишь страх и желание избежать последствий своих поступков, а не желание измениться. Что ж, ты делал всё, что желал, и так, как желал; твой выбор сделан, и не тебе запрещать мне поступать сообразно моим желаниям и прихотям…

Возмущённый, как никогда прежде, сновидец пожелал обратить время вспять, превратить осмелевшую тварь в червяка, разорвать её в клочья или, в крайнем случае, проснуться. Но тварь неспешно откусила ему голову и, выдавив из обезглавленного тела все соки, метнуло его в Бездну, будто сморщенную виноградную гроздь…

Пожалуй, ни одна из существующих человеческих профессий не клеймила себя таким ореолом страха, позора и презрения, как профессия палача. Осуждая убеждения и поступки тех или иных ненавистных им людей, многие находили мучительную смерть единственно возможным и справедливым воздаянием, но вместе с тем немногие из них отважились бы осуществлять ежедневные казни, с перерывами на отдых и приём пищи. И даже, более того, зачастую сами люди, одобрявшие казни и осуждавшие людей на смерть, искренне презирали тех, кто приводил их приговоры в исполнение.

Палач видел в этом некое лицемерие. Но ему было не привыкать. В то время, как всякая иная придворная должность считалась престижной, принося обладателю почёт, должность придворного палача почиталась не выше, чем должность всякого палача.

Плату за оказанные им услуги швыряли, будто кость собаке. Точно так же он получил в своё время и документы, подтверждавшие его должность и право на рабочую практику. Далеко не всякий человек подходил для подобной работы. И хотя не всякий палач был хладнокровным циником, подобно большинству людей, чья работа была так или иначе связана с человеческой смертью, будь то гробовщики или врачи, имевшие дела с мёртвыми телами, большинство палачей были именно такими.

Порой такой пост занимали нездоровые отморозки, получавшие удовольствие уже от самой возможности пытать, мучить и убивать. Иногда — идейные фанатики ремесла. Но иногда это были люди высоких идеалов, вынужденные выполнять ту работу, которую кто-то был должен выполнять.

Палач знал своё ремесло и не испытывал к нему особой любви, но полагал, что так же, как и все, занимает свою нишу, исполняя возложенный на него долг. Безусловно, он признавал убийство смертным грехом, но мог без запинки перечислить те случаи, когда убийство, совершённое на поле боя, либо казнь, проведённая в строгом соответствии со Священными Заветами, не рассматривались в подобном ключе.

Признавая случаи, когда необходимо подставить на смену левой щеке — правую, он не забывал и о тех, когда Давиду пришлось сразить своей пращой Голиафа, Юдифь — обрушить свой меч на голову Олофернона, Самсону — поразить филистимлян челюстью ослицы, Святому Георгию — поразить копьём змия, а Спасителю — опрокинуть столы менял и выгнать нечестивцев из Храма.

Палач осознавал, что от его мастерства зависит довольно многое. В частности, то, какими будут последние минуты жизни приговорённого человека: отойдёт ли он в мир иной сравнительно быстро и сравнительно безболезненно, либо его агония будет сильной и долгой. Ему приходилось сжигать еретиков на костре, вешать разбойников и отсекать головы благородным вельможам при помощи двуручного меча с округлённым концом.

Простые смерды и дворяне уравнивались в последние мгновения, когда из их ран текла одинаковая кровь. Некоторые вели себя очень достойно и мужественно, и это внутреннее достоинство не зависело от благородства происхождения. Вместе с тем ни один человек не имел морального права осуждать и осмеивать законный страх приговорённого: человек хотел жить, и этим — всё было сказано.

Палач не всегда был уверен в невиновности тех, кого привозили к нему на эшафот, но, так или иначе, не он принимал законы и не он выносил по ним приговоры — в его задачу входило лишь их неукоснительное соблюдение.

По иронии судьбы, уже набив руку в своём неблагодарном ремесле, ставшим для него таким же обыденным, как для корзинщика плетение корзин, палач сложил мнение, что с казнью и пытками не стоит торопиться. Естественно, бывали случаи, когда расправа была необходима для поддержания порядка и подавления мятежа, в то время как жизнь, сохранённая печально известному негодяю, могла стать причиной народных волнений. Но очень часто бывало так, что настоящие виновники обнаруживались уже после казни. Нередко народные мстители вершили самосуд безо всяких услуг палачей, и было немало случаев, когда, замученные вигилантами до смерти, несчастные оказывались на деле непричастными к преступлениям, ошибочно поставленным им в вину.