Станислав Грабовский - Очень гадкая книга

А ещё эти аквапофаги! (Здесь я остановился в своей беготне, прислонился спиной к стене и опустился на пол). Да уж, ничего себе — аквапофаги! Люди, такие как мы, и даже чище, приятнее и… счастливее нас! Я прочёл по их лицам столько правильности и чёткости, столько счастья, благоразумия и справедливости! Ведь сразу видно, как они нежны, но в тоже время как сильны; к таким бегут и жмутся, когда на тебя нападают; такие сами без приглашения встают на сторону угнетённого, и горе угнетателям, потому что видят они перед собой тогда непобедимых. Их женщины и дети сыты, потому что мужчины умеют сеять хлеб, и спокойны, потому что, если понадобится, их мужчины умеют сеять смерть. И много чего ещё я прочитал по их лицам, и это было что-то!

Вся книга, которую нам дал Седой, и которую нас попросили прочитать перед заходом в свои объекты, мгновенно обросла смыслом, истина вырвалась из неё, потому что я увидел собственными глазами подтверждение пятистепенного факта, а ведь в доказательстве истины или лжи никто не доходит даже до фактов третей степени важности. То, что я увидел, оказалось достаточно со всех точек зрения, чтобы напрочь перечеркнуть всё, что я думал о себе и о мире до этого момента!

Но что это меняет теперь? Как это может оказаться полезным для меня?

Мог бы, например, я перевезти сейчас туда свою жену и сына? А смогу ли? «Мысль немыслимая» — самому, в одиночку, укрыться, спастись в земле Счастья (так я назвал земли аквапофагов). Конечно, предательством будет такое моё поведение, но и не только поэтому я не мог бы этого сделать. Просто я сразу определил, что мы не достойны ступать по той земле. Да, мы заслужим их уважение и любовь, если попытаемся здесь у себя повторить их опыт; да, они смилостивятся над нами, если мы этого у них попросим; поразительно, но они всегда, всем, всё простят, хоть бесконечное количество раз возвращайся к унижению и оскорблению их (как любящие родители всё прощают своим детям); и да, если мы хотя бы один раз ударимся головой о стену, чтобы добыть и отстоять для себя достойную и полную жизнь (теперь я на всё смотрел по-другому), они не дадут нам расшибить лбы. Обо всём этом теперь предстояло хорошенько подумать, обязательно и основательно. Но позже. А сейчас надо было опять пускаться в побег.

Я выскочил из помещения, куда затащил через окно трупы «пограничников», и огляделся. Подвал есть подвал: кругом были кучи мусора, деревянные балки, водопроводные трубы, краны и раздолбанные кирпичи. На груде таких кирпичей лежала моя дочь, мёртвая, на ней была кровь.

Я бросился к ней, издав глухой крик, поднял её на руки и прижал к своей груди. Но тут же мысль копьём врезалась мне в мозг — дочка выглядела точь-в-точь, какой я её помню в своём последнем воспоминании. Прошло уже четыре месяца, она должна была измениться! На ней не могла быть одежда, которая сейчас была на ней. Я понял, что опять нахожусь под воздействием чего-то галлюциногенного. Ситуация требовала срочного анализа и разрешения. Я спросил себя, что было общего между первой галлюцинацией и второй? И оказалась, что ничего, но только «пограничники». Заглянув в помещение, где лежали «мои» трупы, и не обнаружив их там, я потерялся, но тут же вспомнил про технику, благодаря которой можно проснуться во сне. Результатом стало то, что я снова увидел мёртвых пограничников, где я их и оставил, но дочка из рук не исчезала. И, тем не менее, она была порождением работы моего, чем-то поражённого мозга. Я знал, что надо сделать, чтобы восстановиться. Но и бежать тоже следовало. Нельзя было оставаться ни на мгновение. Но сначала…

В стене я увидел отверстие, похожее на нору сантиметров сорок в диаметре. Отчасти, чтобы спрятать, но больше, чтобы восстановить работу сознания, я засунул в это нору свою мёртвую «дочку» и протолкнул её вглубь, дальше, и ещё немого дальше. И стал смотреть. «Дочка» исчезла. Я посмотрел на трупы пограничников — на месте. Так, стоп! Пограничники. Если не вся территория детского сада, то всё дело в них. Я бросился к их трупам и стал их обыскивать. Вот оно! Вот устройство, которое заставляло меня галлюцинировать. И больше ничего примечательного. Может, я ошибся, прочитав у них в глазах, что они знают, кто я? Если да, то мне ж ничего не угрожает. Возможно, что и нервы расшатались. Я замер и прислушался.

Тишина. Полная тишина. Даже какая-то умиротворяющая. Тут, в подвале, окружённый толстостенным бетоном, в недосягаемости от врагов. А может и бежать никуда не надо? Может, следует вернуться к прежней своей задумке по поводу создания в базе данных иждивенца? Но тут я почувствовал непреодолимое желание оказаться на улице. Эта была не интуиция, я думаю, а работа тех систем, которые чудесным образом были нам имплантированы.

Я оказался на улице, озираясь по сторонам. Через забор перелазил мужчина лет шестидесяти. Он не мог не заметить меня, однако виду не подал, и прямиком направлялся к забору на противоположную сторону. Метра под два ростом, коренастый, двигался сильно, его лицо напоминало морду доброй, чёрной собаки. Он уже точно должен был заметить меня, но до сих пор даже не посмотрел в мою сторону.

— Сержант! — крикнул я. — Сержант, стоять!

Это был он.

Как и в предыдущих двух случаях, когда я подвергся внушению с помощью технических средств, я догадался, а теперь чуть быстрее, что я подвергаюсь гипнозу. Вот только сейчас было другое. Потому что сейчас не было механического воздействия (да и те устройства я вывел из строя), сейчас я подвергался воздействию нашей техники гипноза, технике, которую изучали мы в организации. Сейчас мне не аппаратурой внушали, что я вижу не своего напарника, а напарник сам внушал, что я вижу не его.

— Стоять, Сержант! Очнись, слышишь? — мне подумалось, что его заставляют так делать, что кто-то рядом его контролирует.

— Да куда ты прёшь?! Стоять, я тебе говорю! Всё нормально, слышишь, это я! Теперь всё нормально!

Он посмотрел на меня, продолжая свой путь к противоположному забору.

— У меня теперь всё будет нормально. Я это знаю, — ответил он, и взгляд его наполнился страхом.

— Да что случилось? Куда ты идёшь? Давай вместе! Вдвоём мы их теперь порвём!

— Для меня всё кончено! Посмотри на меня.

Сержант развёл чуть-чуть в стороны руки и покрутил ими, демонстрируя их со всех сторон. Он перестал внушать мне постороннюю не свою внешность, и теперь я увидел его таким, каким он был на самом деле.

— И такое по всему телу! — добавил он.

Его руки были сплошь покрыты заживающими ранами. Судя по ранам, можно было предположить, что от него отдирали куски мяса. Я даже не могу предположить, чем можно было оторвать такие куски от человека. Плоскогубцами?

— Меня так пытали, — сказал он и остановился, — со мной такое делали, что я представить себе не мог. От меня отрывали куски, вырывали печень, тут же всё восстанавливали, и всё повторялось сначала в точности до укола иголочки. На девятом разе мне казалось, что я сам себе всё это делаю. Я убежал, Сержант! А все наши там остались. И это ждёт всех нас. Все они там будут ещё долго, потому что наши сделали так, что мы не можем ничего им сказать. Мы запрограммированы на победу. Но это очень, очень больно! Это очень больно! И мне больше ничего не надо. Мне больше ничего не надо. Мне больше ничего не надо.