Франсуа Делоне - Нельзя оставаться людьми

— Моя… как же, — буркнул Диппель. — Куда ты ее увозишь?

— В Коллонж. Хочешь, вместе поедем. Сегодня вечером.

Совет назначен Лурасом через два дня, но никто не запрещает прибыть в Коллонж раньше. К тому же интересно, примет ли приглашение Диппель, или у него в городе важные дела. И ведь не торопится Диппель принимать приглашение, думает о чем-то. Лурас остановился у одной из камер с открытой настежь дверью.

— Пришли. Пыточная.

Они вошли. Тусклый свет озарил простор пыточной камеры. В стене напротив входа кольца с кандалами. Справа верстак снабженный петлями и зажимами. Рядом стол с оборудованием: молотки, тиски, щипцы… всё острое, шипастое, опасное. Зеркало в полный рост в деревянной раме и на колесиках. С потолка свисают веревки для дыбы. У другой стены ширится мощный письменный стол. Полы чисто вымыты, но запах в камере такой, какой бывает перед рассветом от базарной деревянной колоды для мяса — несвежий.

Лурас сел за письменный стол и показал на угол, где стояла бочка:

— Вода чистая.

Диппель не спешил мыться. Он обошел камеру, с интересом оглядывая убранство. Задержался у стола с пыточным оборудованием. Наконец подошел, взял чистую тряпку, намочил и принялся энергично оттирать засохшую кровь с лица. На лбу вместо недавней раны оказалась молодая красноватая кожа. Да, очень быстро регенерируют ткани у нестов.

— Зачем тебе нужно везти Альдонсу в Коллонж? — спросил он.

— Там ее сын, устрою им очную ставку.

— Кто сын?

— Блён. Знаешь такого? — вкрадчиво спросил Лурас.

— Как Блён? Этот сосунок ее сын?! — воскликнул Диппель, прекращая на миг процедуру очищения.

— Близко подобрались они к нам, Диппель. Ты ведь его в дом пускал. Радушный хозяин. Видишь теперь, что не шутки это всё? Они рядом, а мы про них почти ничего не знаем.

Выдирая из бороды засохшие хрупкие комочки спекшейся крови, Диппель бросил острый взгляд на Лураса. Конечно, неприятно осознавать, что ходил по краю, подставляя спину врагу.

— Если он нест, то никакие очные ставки тебе не помогут. Глупая затея, — сказал он.

— Возможно. Но мне кажется, что у испанских нестов немного другое отношение к узам крови. Есть сведения, что испанская структура состоит из Альдонсы Лоренцо и что-то около десятка ее детей. Разумеется мальчиков. Я подозреваю, что в их структуре сохранились семейные и общинные ценности: мама любит своих детей, а дети любят маму. Это дало бы нам рычаг воздействия. Страшно представить, на что может пойти любящий сын, если маму немножко помучить у него на глазах. Вот и проверим.

Диппель посмотрел недоверчиво и хмыкнул.

— Ну если сильно любят друг друга, то в их компании могут оказаться и девочки…

Он имел в виду тот факт, что если один из родителей — нест, а другой — обычный, короткоживущий, то у них рождаются только мальчики. И мальчики эти всегда несты. По этой причине, кстати, практически не осталось нестов-женщин. Чтобы родилась девочка-нест, оба родителя должны быть нестами.

— Вот именно, Диппель! — ответил Лурас. — Ни об одной другой женщине в испанских землях нам не известно. Скорее всего, их нет. А это значит одно из двух: или их убивают или же они не рождаются. И проще предположить культурный запрет на кровосмешение и семейную любовь, которая, между прочим, вообще свойственна испанцам, чем предполагать ничем не обоснованный культ женского инфантицида. Это любовь, Диппель. Та самая. Чистая и светлая.

— Альдонса произвела на меня впечатление сильной и здравомыслящей женщины. Не похожа на наивную слабую дуру. Не сломаешь. Её можно только накачать сывороткой правды.

— У тебя есть с собой? — спросил Лурас.

— А у тебя?

— Ну вот. Ни у тебя ни у меня нет. Придется ждать Анклитцена. А пока поиграем в психолога. Во-первых, она быстро превратилась в покорную, как только узнала, что умрет не сегодня. Значит надеется. Значит, есть они, на кого можно надеяться. Во-вторых, когда я сказал, что её роль будет без слов, зрачки у нее расширились, хотя я светил прямо ей в глаза. А это эмоция, Диппель. Она испугалась, что кто-то может сделать что-то не так. Это догадки, но я хочу проверить. Одно тут нежелательно, она из-за любви к детям может лишить себя жизни. Про сыворотку правды она, скорее всего, слыхала.

Диппель уже привел себя в относительный порядок. Они вышли из камеры и пошли по коридору к выходу из подвалов.

— Да уж, нежелательно, — задумчиво сказал Диппель. — Ладно, я с тобой поеду. Давай, показывай своего пациента, а то мне еще надо кое-что успеть до вечера.

— Так он тоже в Коллонже.

— В Коллонже?! Ты о сыне что ли хлопочешь?

— Да при чем тут сын?! Моего сына вчера твой казнил. Злыдень. Изрубил в капусту. Весь в папашу!

— Так тебе! — мрачно ухмыльнулся Диппель.

— Ну ничего-ничего, я твоего Нуарчика завтра казню, — весело отозвался Лурас и расхохотался. — Отомщу, ха-ха-ха! за сына!

— Что-то я не понял, там хоть кто-нибудь умер в твоем Коллонже?

— Блён с Нуаром в башне ночевали, до них отрава не дотянулась, — отсмеявшись ответил Лурас. — Живьем их взяли. Ты чего такой серьезный? Тебе Нуар нужен?!

— Да на кой он мне, бестолочь эта?! Испанцы меня расстроили, кончилось спокойное время.

Они вышли из подвалов и распрощались до вечера. Диппель пошел по своим неясным делам в город, а Лурас собрался отобедать. Перед тем, как удалиться, Лурас отдал распоряжение относительно пленницы, а также приказал схватить графиню, с которой он завтракал, и доставить ее сюда.

Уезжал Лурас надолго, можно сказать — навсегда, и перед отъездом предстояло решить этот любовный вопрос. Вероятная беременность графини совершенно лишняя. Опять родится мальчик, опять еще один бесполезный нест. Да дело даже не в беременности. Лурас всегда расставался подобным образом. И было еще третье обстоятельство. Судьба графини была решена давно.

Вернувшегося с обеда Лураса ждал доклад, что графиня доставлена и помещена в изолятор на первом этаже — в светлую, опрятную комнату с прикрученной к полу мебелью — для знатных особ. Лурас прошел в изолятор.

— Графиня, — скупо сказал он с порога, — рад Вас видеть.

Женщина сидела на краешке кресла и бездумно смотрела в окно. Глаза припухшие, видно она недавно плакала. При появлении Лураса она встала.

— Монсеньор! — взволнованно ответила она. — Что происходит? Я не понимаю!

— Конечно, не понимаете, — проворчал Лурас, садясь за столик и начиная что-то быстро писать на бумаге. — Ведь Вы ни в чем не виноваты!

— Так в чем же дело?!

— Дело в том, дорогая графиня… Присядьте… Дело в том, что во дворце разоблачен заговор. И некоторые участники показывают на Вас, как на сообщницу. Вам грозит смертная казнь.

— Но… — опять вставая, робко начала говорить графиня.