Чайна Мьевилль - Неприкаянные письма

– Что ты хочешь сказать? С тех пор как умерли дядя Освальд и Лотти, одни мы и остались.

– Нет. Нет. Имя им легион.

– Присядь, Теушка, прошу тебя.

Его безумие пугало меня. Я подвела его к каменной лавке, устроенной для Мег, непослушного жесткошерстного фокстерьера, которого мы оба любили, и Дедушка присел на нее, как ребенок. Потом он взял меня за руку – обращение, дотоле мне неведомое. Было неловко, но хватка у него оказалась крепкой, и мне ничего не оставалось, как терпеть.

– Изложу попроще, Пышня. Времени у нас немного. – Я беспокойно шевельнулась. – Мой прадедушка… вкус к рабыням, что владел нами в те давние времена… породил много, много детей.

– О, будь любезен, – перебила я, – такого рода историческое поведение не имеет отношения к семье.

Дедушка ужесточил хватку, посуровел.

– Послушай. Он держал при себе женщину, дочь какой-то ведьмы-знахарки. Привез ее в Англию, содержал в сельском домике прямо под носом у леди Босмэйн. И было у них семеро детей. У этих детей, рожденных и выросших в Англии, было много других.

– Насколько я себе представляю, Теушка, нынче линия крови здорово размыта. И незаконнорожденность отнюдь не наша забота.

Он предостерегающе зашипел сквозь зубы, призывая к молчанию.

– Устроили они летний бал. Рабыня, тронувшаяся умом от старости и болезней, явилась в дом в прекрасном платье и ждала, когда ее впустят. Леди Босмэйн велела ее выпороть и вышвырнуть из усадьбы вон. Когда утром прислуга пробудилась, ступени крыльца украшал череп ребенка, увитый ивовыми прутьями и паслёном, вымазанный кровью, в глазницах его торчали обгоревшие клочки приглашения на бал. Позже в тот же день нашли рабыню, причинившую себе смерть собственной рукой.

Я вздохнула. Единственный мой живущий родственник начинал впадать в маразм.

– Что это за примитивная чепуха? Кто такой Аллун Карвер? Скажи же мне.

Дедушка выпустил мою руку. Мое раздражение было замечено.

– С тех пор и поныне уже 123 года мы устраиваем летний бал в Босмэйне. После некоторых, скажем так, волнений со смерти рабыни на бальные празднества – по совету ее сына – стало традицией приглашать тех самых непризнанных членов семейства.

– Почему же тогда я никогда не была представлена?

– Приглашаются только те родственники, которые умерли в год между балами. Они уклоняются.

Я, каюсь, фыркнула.

– Теушка, откровенно говорю тебе, что мы вместе навестим доктора Мастона, как только управимся с этим злополучным балом. Однако, если я правильно поняла, ты сообщаешь мне, что в течение 123 лет наша семья приглашала в Босмэйн мертвецов.

– Да, Сара.

Я поднялась со скамьи.

– И как же, позволь узнать, мы доставляли эти приглашения?

– Мы укладывали их на могилы приглашаемых.

– А Карвер?

– Он не из семьи. Просто почтальон. Кто-то из следующих по линии родства сообщает ему о рождениях и кончинах и отыскивает могилы. Карвер доставляет. Мы им хорошо платим. – Дедушка встал, вновь придя в возбуждение. – Где он, Сара?

– Уехал.

Дедушка мой – мужчина высокий и, как пишут, человек великой силы воли и репутации. Однако он сник прямо у меня на глазах, съежился в калачик.

– Значит, мы пропали. Мы пропали. – Он зарыдал.

– Он карту оставил.

Дедушка резко выпрямился.

– О, девочка моя дорогая. Любимая!

Никогда он не обнимал меня так, как тогда, и, надеюсь, никогда больше не будет.

Я плохо себе представляла, что буду чувствовать, приближаясь к могиле. Скромное захоронение на крохотном деревенском погосте к югу от Маркет-Харборо. Место непритягательное, церковь XIX века без особых достоинств, отгороженная по обеим сторонам неказистыми современными летними домиками с верандой. Олив Чэннинг была, судя по свежевысеченной надписи на ее гранитном надгробии, любимой женой Эрнеста, тоже уже почившего, и матерью двух любящих детей, горько тоскующих по ней.

На траве лежали увядшие хризантемы, стояла уродливая белая пластиковая ваза поддельных фиалок, все еще перевязанных порванной пурпурной лентой. Казалось нелепым, что эта женщина, это обыкновенное, ничем не примечательное в личном плане ничто, могла иметь отношение к семейству Босмэйнов. Да как хотя бы выглядели любые из этих самозванцев? Проделали ли непокорные гены свое путешествие в целости и сохранности, или сотни моих умерших родичей были частью гигантского человеческого калейдоскопа?

Я извлекла из сумки приглашение и с отвращением глянула на него. Не окажись я такой глупенькой всего неделю назад и не останови почтальона в дождливый день, так убереглась бы от этого абсурдного суеверия, что омрачало всю жизнь моему во всем остальном непоколебимо здравому деду.

Однако теперь и я втянута. Забавно, но я почувствовала, что начинаю сердиться. По какому праву эти личности заслуживают подобной суеты в стиле плаща и кинжала из-за одного лишь их существования? У них есть собственные семьи. Значительно более многочисленные, нежели у меня. Мужья, жены, дети, братья и сестры, приятное общество любящих, живых родственников.

И, пока я играла в игры сама с собой, эти люди, кто, как гласит история, делят со мной одну кровь, участвовали в чем-то, чем я насладиться не могла никогда. Даже смерть соединяла их, приглашаемых на какой-то глупый ритуал, чтобы по-прежнему быть частичкой большей картины, кусочком мозаики, из которой я по сю пору чувствую себя отброшенной.

Не ждал ли Дедушка, что я продолжу все это после его смерти? Обязана ли я теперь и дальше платить нашим таинственным слугам и сохранять этот ритуал до самой моей смерти, когда линия Босмэйнов оборвется на мне?

Я уже слишком стара, чтобы иметь детей, даже если бы и захотела. По зрелом размышлении, здесь, над могилой этой простой женщины, кажется, всё, что у меня осталось, – это наша история. Никакого будущего.

Почувствовала, как горячие слезы резанули мне глаза, и склонила голову, нагнувшись к могиле.

Печальная поездка в среду по кладбищам осталась далеко в прошлом, как казалось мне, стоявшей в украшенной лилиями библиотеке с тонким бокалом «медока» в руке. Дедушка опять вполне в себе. Одет он превосходно, с белым галстуком-бабочкой, и восторженно рад, что в этом году у нас на празднестве присутствует какой-то младший отпрыск королевской крови, и вместе с юными леди в саду совершенно сходит по нему с ума.

Бал определенно стал Событием в чреде парадных приемов последних нескольких лет, и выясняется, что я рада этому ничуть не меньше Дедушки. На любом сборище внимания мне уделяется немного, но я с тихим удовлетворением смотрю в окно на зеленый простор до самых лесов. Погода весь день вела себя по-дружески, а солнце разгара лета только-только заходит за высокие березы, погружая громадные стволы в глубокую тень на фоне розовеющего неба.