Чайна Мьевилль - Неприкаянные письма

У Дедушки гостили три «Развлекалки». Одна, очевидно, ведущая полночной политической телепрограммы, которую никто не смотрит, но все обожают. Другая – своеобразная художница, среди работ которой были гниющие фрукты, а третья – бывшая женщина-тореадор, а ныне архитектор совершенно абсурдных конструкций, о которых с умилением пишут люди, сами живущие в грегорианских таунхаусах. Все три «Развлекалки» были жутко довольны собой и избрали ту легкую позицию, согласно которой более низкие слои общества сознательно прибегают к демонстрации незаинтересованности в том, чтобы их развлекали последние отпрыски английской аристократии, что, однако, на деле (по их мнению) свидетельствует о прямо противоположном. Мы, как правило, не горбимся за обедом и не подрываем этикет. Сидим прямо и следим за своими манерами. Соответственно, по этому я их и судила.

Понимаю, я простая женщина, зато отличаюсь от своих предков тем, что современная жизнь предоставляет мне свободу пользоваться своими привилегиями без невыносимого гнета, какой испытывали они, вступая в брак с непривлекательными пакостниками, которые их жалели, но думали лишь о повышении своего положения в обществе.

Дедушка частенько говаривал, что ощущает облегчение от моей генетической предрасположенности к неказистой, неуклюжей сексуальной непривлекательности, она, как он выражался, «оставит меньше бед у нашего порога». Возможно, он прав. Соискатели моей руки меня не тревожили, я вела жизнь тихую, если не сказать восхитительную.

Дедушка, разумеется, заседает в Палате лордов, есть и у меня титул, а когда он умрет, я унаследую Босмэйн, поместье, которое, в отличие от владений многих наших друзей и семейств, вынужденных продавать чаепития со сливками каким-то толстякам с татуировками и орущими в колясках детьми только для того, чтобы было на что отремонтировать крышу, остается имением, с доходом более чем достаточным для его содержания.

Разумеется, опорой этому служат значительные вложения Дедушки в Африке, сделанные им через влиятельных друзей, когда его родители были владельцами шахт и копей, как мне известно (хотя о том никогда не говорилось), друзьям он по-прежнему помогает, направляя поток иностранной помощи на счета частных банков с ловкостью, которая сделала бы его величайшим министром финансов, какого у Великобритании не было никогда.

Вывод из всего этого таков: мы редкость. Аристократическое семейство все еще при деньгах. Разумеется, когда я говорю: семейство, то имею в виду, что в этом отношении оно существенно уменьшилось. После того как мама, папа с Хьюго и Джеймсом погибли, когда разбилась взлетевшая над Антигуа малютка «чессна» (пилот был пьян, Дедушка после позаботился о том, чтобы обездолить его семью), Дедушка явно сам стал разбитым человеком. Однако хоть и было мне три года, а Дедушка не был самым выставляющим чувства напоказ человеческим существом, он стал всем, что у меня осталось, а я всем, что осталось у него, вот и любили мы друг друга, связанные осмотрительными, но нерушимыми узами, невысказанными, зато постоянными. Признаться, порой бывает одиноко, но тогда я воображаю, как, если потребуется, пойду за старого козла под пулю.

Обед, как и ожидалось, тянулся томительно, архитектор и телеведущая состязались за внимание, пустившись в споры о политике в Европе, и я нашла предлог, чтобы ускользнуть. Никто, как я представляю, из-за моего ухода не горевал. Мой вклад в этот вечер состоял в том, чтобы внимать и слушать, а еще презирать этих обезьян, с кем мы никогда не встречались и точно никогда больше не встретимся, «занятых» людей (не столь все ж занятых, чтобы отклонить приглашение от незнакомца на выходные станцевать под дуду денег). Еще до того, как подали пудинг, художница, надо отдать ей должное, обратившись ко мне, спросила: «Чем вы тогда занимаетесь, Сара?» Я ответила: «В настоящее время я приглашенный профессор в Гарварде, исследую результаты изменений в генетике первично обособленного». Она с умным видом выжидательно кивнула, а когда я больше ничего не прибавила, молвила: «Очень, очень круто», – и снова отвернулась.

Дедушка это обожает. Ничем таким я, разумеется, не занимаюсь. Выдумала. Однако я понимаю: «Развлекалкам» неудобно, они корят себя за то, что не выведали всего про меня в Интернете. В таких случаях всегда следует едва скрываемое сожаление, что они упустили, возможно, единственного полезного участника застолья, что сами, возможно, покажутся глупыми… вот этот-то момент триумфа я и избрала, чтобы уйти.

Поцеловав Дедушку в голову, я удалилась. С улыбкой, чувствуя их осязаемое смущение: ведь они оставались одни, не было, кроме них самих, никакой подобающей компании, никаких привычных по соцсетям возможностей посудачить, случай предоставил им единственное занятие – развлекать Дедушку за его же голубиным пирогом. Есть люди, которые извещают через «Гардиан» об отказе от наград, пишут о реформировании второй палаты, и все же с легкостью покупаются, просто раскрыв приглашение с золотым обрезом. Предвкушение того, с каким ужасом станут они читать во всех светских журнальчиках описания его приема по случаю летнего солнцестояния, который имел место всего через две недели после обеда с ними и куда ни одну из них не пригласили, довершает злорадство.

Трагедия, как учила меня нелепо привлекательная мисс Андерсон, преподавательница драмы в пансионе, определяется тем, что главные герои сами навлекают на себя бедствие.

Удалившись к себе в комнату, я вскрыла письмо, ожидая чего-то обыденного. Оказалось, нет. Оно вызывало недоумение. От нескольких штампов «Переслать» по сети высококлассных отелей вели красные стрелки, указывающие на какие-то пункты на рваной карте нашей округи.

На каждом пересыльном штампе в грубом кольце, в центре которого проглядывало наше поместье, имелось чье-то имя и буква алфавита: либо А, либо Б. Признаюсь, почувствовала, как во мне поднимается теплая волна возбуждения. Радостная ли, трепетная ли – сама не могу понять. Жизнью я довольна, но в ней редки крайности темного и светлого, обозначающие остроту ощущений от того, что живешь, как то свойственно судьбам некоторых других людей, насколько я понимаю из чтения описаний их свершений. Наверное, то письмо не было просто ошибкой почтовой доставки, на самом деле оно могло быть так или иначе связано с нами, и это заставляло работать ту часть моего мозга, что давно оставлена в покое, с самого детства, когда я в одиночку затевала во дворах детективные игры, собирая ничего не значившие предметы и выстраивая преступления и разгадки вокруг их происхождения.

Адресатом на конверте значился некий «Аллун Карвер». Странное написание обычного имени – Аллен, но не ошибка: почерк тщательный, написано ручкой с пером.