Чайна Мьевилль - Неприкаянные письма

Я достал из кармана ключ от мотороллера и просунул его в щелку между клапаном и остальным конвертом. Быстрым движением провел ключом вдоль края клапана, отрывая его клеевую дорожку от бумаги. Меня можно было считать воришкой, но, по крайней мере, проделал я это аккуратно.

Клапан открылся, и я вытряхнул из конверта письмо. Оно было сложено вдвое. Когда я осторожно развернул его, то увидел несколько фрагментов старинного пергамента, лежавших меж сложенной страницы. Каждый был в собственном прозрачном пластиковом конвертике. На фрагментах виднелись следы коричневых чернил, и у меня сложилось четкое впечатление, что все они – части какого-то большого рисунка или чертежа.

Как раз в тот момент желудку моему перестало нравиться пойло под видом чая (как еще раньше оно не понравилось моим вкусовым рецепторам), и я четко ощутил позыв к тошноте. Пришлось сглотнуть несколько раз, чтобы избежать рвоты. Ладони сделались липкими от пота.

Я не прочел письмо. Где-то на задворках сознания понимал: если я сделаю это, то стану олицетворять сразу и писавшего, и предполагавшегося получателя. Мне нужно было сохранить их анонимность, дабы подавить в себе чувство вины. Я запихал конверт обратно в карман куртки.

Встал и пошел обратно к книжному развалу. Сдвинув журнал, извлек том Певзнера (неизвестный том Певзнера!) и поднял его. Торговец книгами (еще один коротышка в очках с толстенными стеклами, кого можно было принять за брата первого увиденного мной книжника) уставился на меня. В другой руке я держал пластиковые конвертики. Отблеск света в зале, казалось, вдруг сверкнул и с его очков. Он шагнул вперед, нагнулся над беспорядочной грудой книг и осторожно взял у меня конвертики. Поднял их к свету и внимательно рассмотрел. Я затаил дыхание. От жары и духоты в зале я исходил потом, чувствовал, как капельки щекочуще скатывались по ребрам и пощипывали у поясницы.

– Вам известно, что это такое? – спросил торговец, облизывая языком губы.

– Разумеется, – ничтоже сумняшеся выпалил я. – Это ж очевидно, точно?

– А остальное? У вас есть остальная часть документа?

– Увы, нет, – покачал я головой. – Это все, что у меня есть.

Он подумал секунду-другую, вновь взглянул на клочки пергамента и в конце концов слегка повел головой из стороны в сторону.

– Мне нужно посоветоваться об этом. Я не специалист в этой области. Прошу вас, пойдемте со мной. – Мы пересекли зал наискосок, миновали прилавок с жидкостями в разукрашенных разноцветных флаконах и подошли к занавесу из шариков на нитях. Я собрался было пройти за него, но торговец крепко ухватил меня за локоть и потащил назад: – Здесь не так дела делаются, – предупредил он. – Есть черта, которую мы не переступаем.

Он громко кашлянул. Сквозь занавес протянулась рука. Что-то неладно было у человека с кожей, однако времени разобраться, что именно, у меня не было: торговец положил на руку том Певзнера, и та скрылась. Несколько секунд, и рука вновь появилась: частички пергамента в пластиковых пакетиках были забраны.

Мы стояли, не глядя друг на друга, в ожидании окончания оценки. Я оглядывал зал, стараясь вычислить относительную нормальность собравшегося в нем народа (ну, некоторой его части), судя по тем странностям, какими люди занимались.

Оглядывая, заметил, как от прилавка возле чайного окошка к нам направилась какая-то парочка. Она держала в руках старинные деревянные часы, но, присмотревшись, я увидел на циферблате пять стрелок, а цифры были заменены странными символами, неравномерно расположенными по кругу. За нею следовал хорошо одетый мужчина (явно ее покупатель), ведший за собой по залу маленького ребенка, но сразу я не понял, что мужчина собирается предложить в обмен на часы. У ребенка вид был совершенно скучающий – так обычно все дети выглядят, попав на ярмарки всяких изделий и антиквариата. Малыша ничто не привлекало. Не было прилавков с игрушками или старыми компьютерными играми, чтоб посмотреть. Судя по цвету волос и чертам лица, мальчик был мужчине сыном. Ему было никак не больше восьми лет.

Эта троица подошла к нам. Я кивнул мужчине, а мой торговец кивнул женщине. Она кашлянула так же, как и он несколько минут назад, и так же сквозь занавес из шариков на нитях просунулась рука. За краткий миг, на который я вновь увидел ее, я понял, что беспокоила меня припухлость и белизна руки, к тому же она блестела, словно мокрая. Женщина отдала часы. Мужчина выступил вперед. Казалось, он нервничал. Рука просунулась сквозь занавес и нетерпеливо шевельнулась.

Мужчина подтолкнул ребенка вперед. Тот поморщился и раздраженно глянул на мужчину.

Белая рука вытянулась, по самый локоть выпроставшись из складок черного рукава. Схватила малыша за плечо и втянула его за занавес. Мальчик пискнул, но крик вдруг оборвался.

Невзирая на жару и сырость в зале, я почувствовал, как по спине холодок пробежал. Конечно же, мужчина и в мыслях не имел обменять собственного сына на часы? Это было бы безумием!

Я глянул на двух продавцов, но те стояли, будто одинокие пассажиры в ожидании автобуса, устремив взгляд в пространство.

Я посмотрел в зал. Никто не обращал внимания. Похоже, никто и не заметил.

Я должен был остановить это.

Прежде, чем кто-то успел меня остановить, я распахнул рукой занавес из шариков и прошел внутрь. Я искал мальчика и увидел его как раз на пороге двери. Почти не было времени смотреть по сторонам, я схватил мальчишку и потянул назад, но и того, что я успел увидеть, хватило мне для ночных кошмаров на всю оставшуюся жизнь.

Комнатушка было относительно небольшой, по двум стенам стояли составленные друг на друга стулья. Находились в ней пять-шесть человек, сбившихся в группу и выглядевших как-то очень странно. На них были длинные рясы с капюшонами. Были они ниже ростом, зато в ширину раздались больше, чем следовало бы, а из того, что удалось заметить сквозь дыры в рясах, складывалось впечатление, что все они кривоноги. Кожа у них (во всяком случае, в тех немногих местах, где мне ее было видно) была смертельной белизны, припухлая и влажная, как у личинок. Все они смотрели на меня во все глаза, упрятанные в белую опухшую плоть, так же потрясенно и с тем же ужасом, какие, должно быть, были на моем лице.

Впрочем, это было не самое худшее. Хуже всего было не столько очевидное, сколько то, что подразумевалось. В центре комнаты была дыра, достаточно большая, чтобы в нее провалился мужчина… или вылез из нее. Края у дыры были рваные, половые плитки были выбиты кверху, будто что-то снизу вломилось в комнату. У дальней стороны дыры, между нею и дальней стеной, пол был усыпан в том числе и скрученными от старости толстыми ветвями дерева-альбиноса. Там же увидел я и сложенные в кучу, похожие на цветную капусту овощи, только размерами они были с тыкву, а формой напоминали раздавленные головы.