Чайна Мьевилль - Неприкаянные письма

Луи принялась пить шерри из высокого бокала и отпускать нелестные воспоминания и замечания по поводу нашего ухаживания. Вроде таких: «Не знаю, о чем я тогда думала? А теперь влипла. Ха! Гляньте на меня теперь, ха! Какой уж тут «Ритц»! Обещания, обещания. Уж с тем парнишкой-американцем мне было б куда лучше. Тем, с кем ты дружил…» Заводясь все больше и больше, она заметалась взад-вперед по комнате, такая высокая, тонкая и шелковистая в своих с шелестом сходящихся колготках. Я чуял запах ее губной помады, духов и лака для волос, который обычно возбуждал меня, особенно если ее настрой сбивался на что-то гадкое и капризное. А когда чуял, что ее забирает уксус злобы, я начинал вспоминать… по-моему… пакет, что прибыл в комнатушку, где я жил, годы и годы назад. Да, я это и раньше вспоминал – много раз, по-моему.

Толстый конверт, когда-то адресованный какому-то доктору, но спереди кто-то написал: «ПО ДАННОМУ АДРЕСУ БОЛЬШЕ НЕ ПРОЖИВАЕТ», – а потом написал мой адрес как точный для почты. Только письмо не было адресовано мне или кому-то конкретно, вместо этого над моим почтовым адресом значилось «Вам», потом «Мужчине» и «Ему», и тому подобное. Не было никаких примет отправителя, вот я и вскрыл пакет. А в нем оказались старые часы, женские наручные часики на тонком поцарапанном браслете, пахнувшем духами, и до того сильно, что мне, когда я держал часы, представлялись тонкие белые запястья. В вате оказался рекламный листок-многотиражка, расписывавший прелести какой-то «литературной прогулки», организуемой чем-то под названием «Движение».

Я отправился на эту прогулку, но только для того, по-моему, чтобы вернуть часики отправителю. То была воскресная тематическая прогулка: что-то, связанное с тремя жуткими изображениями в крохотной церквушке. Живописный триптих, предметом изображения которого был жуткий антикварный застекленный шкаф-горка из дерева. Существовала какая-то связь между этой горкой и местным поэтом, сошедшим с ума. По-моему. После утомительной прогулки, уверен, собрались выпить в каком-то общинном центре. Я расспрашивал всех бывших в группе подряд, пытаясь выяснить, чьи это часики. Все, кого спрашивал, говорили: «Луи спросите. Похоже, у нее такие были». Или: «Поговорите с Луи. Это ее». Может, даже: «Луи, она ищет. Она знает».

В конце концов я эту Луи вычислил и подошел к ней, поговорил с ней, комплимент ей сделал за потрясающую подводку глаз. Глядела она настороженно, но похвалу приняла, кивнув головой и сжатой улыбкой, которая не затрагивала ее глаз. «Ты, – сказала она, – из того дома, где бомжи живут? Я надеялась, что ты другим парнем окажешься, видела, как он в тот дом заходил». А потом взяла у меня часы и вздохнула безропотно: «Ну да уж ладно, – будто приглашение мое принимала. – Ты, по крайней мере, их вернул. Только, боюсь, это не будет тем, о чем ты думаешь». Я, помню, сконфузился.

В тот день я не мог удержаться, чтоб не любоваться ее прекрасными руками, а то еще чтоб не представлять ее в одних только узких кожаных сапогах, какие были на ней на той прогулке. Так что я был доволен, что часы оказались связаны с этой женщиной по имени Луи. По-моему, мои знаки внимания делали ее какой-то особенной в собственных ее глазах, но при этом и раздражали, будто я был надоедливым насекомым. Сколько ей было лет, я точно не знал, но она явно старалась выглядеть старше в длинном пальто, с шарфом на голове и в тройных твидовых юбках.

С первой встречи она все делала, чтобы я чувствовал себя с нею неловко, но еще я был полон самых невероятных ожиданий и возбужден, а в то время был одинок и не в силах выбросить эту холодную, неприветливую женщину из головы, вот и пошел опять в общинный центр, зная, что как раз там ежемесячно и собирается эта странная группа людей, «Движение». Это неопрятное, простое и гнетущее здание было штабом их организации, там стены были покрыты рисунками, сделанными детскими руками. Когда я пришел туда во второй раз, рядами были расставлены пластиковые стулья. Красные. Еще стоял серебристый электрический самовар для чая, на бумажных тарелочках лежали разные печенья. Я нервничал, по сути, никого не знал, а те, кто, на мой взгляд, могли бы узнать меня по прогулке, казалось, были не расположены вступать в разговор.

Когда на сцене чему-то предстояло произойти, я сидел в ряду позади Луи. На ней было серое пальто, которое она не сняла, войдя в помещение. Голова ее вновь была повязана шарфом, зато глаза скрывались под очками с красноватыми стеклами. На ногах у нее были те же сапоги, а сама она, похоже, была безразлична ко мне, даже после того, как вернул часы и она предложила заключить что-то вроде загадочного соглашения – в тот первый раз, когда мы встретились. Я и вправду опасался, что она неуравновешенная, но я был одинок и доведен до отчаяния. Ото всего этого я сильно недоумевал, но недоумению моему суждено было лишь нарастать.

Воспроизводя образ одной из тех жутких картин, что я увидел на литературной прогулке, той картины, которая довела местного поэта до сумасшествия, на низкой сцене в кресле неподвижно сидела пожилая женщина. Она была закутана в черное и носила вуаль. Одна нога ее была помещена в большой деревянный сапог. Рядом с креслом стояла зашторенная горка размером со шкаф, только глубже, такие в ходу у расхожих фокусников. По другую сторону рядом с женщиной стоял какой-то навигационный прибор (морской, как я предположил), весь из меди, с чем-то, похожим на циферблат часов спереди. Изнутри медного прибора доносилось громкое тиканье.

На сцену вышла еще одна женщина, с вьющимися черными волосами, избыточно толстая, а одетая, как маленькая девочка… По-моему, у нее были очень высокие шпильки красного цвета. Когда женщина в красных туфлях читала по книжке стихи, мне стало неловко, и я решил было уйти: просто встать и быстро покинуть зал. Но я тянул из страха привлечь к себе внимание, царапая ножками стула по полу, в то время как все остальные зрители были так погружены в происходящее на сцене. После декламации женщина, одетая, как маленькая девочка, ушла со сцены, а зал погрузился в темноту, пока весь дом не стал освещаться всего-навсего двумя красными сценическими лампами.

Внутри шкафа на сцене что-то заквакало, по звуку мне показалось, что это лягушка-бык. Должно быть, то была запись, или я тогда так подумал. Тиканье из медного прибора тоже становилось все громче и громче. Некоторые вскочили с мест и заорали всякое на ящик. Я был в ужасе, мне стало стыдно за кричавших, неудобно, и в конце концов я запаниковал и вознамерился уйти. Луи обернулась и прикрикнула: «Сядь обратно!» То был первый раз, когда она в тот вечер хотя бы признала мое присутствие, я вернулся на свое место, хотя и не мог с уверенностью сказать, почему подчинился ей. А другие рядом со мной в зале тоже выжидающе поглядывали на меня. Я пожал плечами, прочистил горло и спросил: «Что?»