ФАНТАСТИКА И ФЭНТЕЗИ ПОЛЬСКИХ АВТОРОВ

Якуб уже видел, как Каська стреляет в людей из винтовки Драгунова и калаша. Он сам был свидетелем, когда она пришила ножом типа, пытавшегося ее изнасиловать, и то, как она бросила бутылку с бензином в открытый люк бевупа, а потом абсолютно спокойно положила выскакивающих оттуда пятеро солдат.

Но вот подобного голоса он у нее еще не слышал.

- Якуб... в конце концов нам удалось раздеть и помыть. То, что у нее между ногами... Там тушили сигареты, резали ножом и посыпали солью... она... Этот Михал отдал ей весь запас неоморфия из своей аптечки, чтобы она вообще могла идти. Я тоже сказала, чтобы ей дали. Она... на глаз ей всего лет тринадцать.

Голос ее сломался.

- Размякла я, Куба. Псякрев. Размякла я рядом с тобой. Перед войной прошла три приюта и четыре исправительных колонии. И не такие вещи видела.

Э, нет, Кася, подумал Якуб. Таких вещей ты не видела. И вовсе даже не размякла.

- Если бы подобные вещи не производили на нас впечатления, малышка, паршиво было бы с нами. Похоже на то, что у нас тут появился самый настоящий герой. Хорошо, что я не приказал его застрелить.

- Хорошо. И что, он может остаться?

- Эй! – Якуб снял компресс со лба и приподнялся на локте. – Что, понравился, признавайся...

Девушка улыбнулась.

- Мне кажется, он такой миленький. Такой... нереальный. Милый, вежливый, словно не из нашей сказки. И девчата говорят, что у него самые заебательские глаза, которые они видели в своей жизни.

- Это какие еще девчата?

- Все, дорогуша. Все.

- Сама, гляди, не втюрься.

Кася рассмеялась.

- Без паники, пан комендант. Я плохая девочка из исправительной колонии, и к тому же боюсь.

* * *

- И что было дальше?

- Он присоединился к ним?

Бородатый мужчина чуть не выпустил ключ. Он уныло глянул на зажатую в тисках часть двигателя, с которой сражался уже добрый час. Самое время на перерыв.

- А где Майя с Вероникой? Ага, вижу, вы уже все.

- Так как? Он остался с ними? С королем?

- Да, Майя. Первый вассал стал наилучшим воином молодого короля. Он решил поехать с ним в замок и служить собственным оружием. Это значит, мечом. Говоря по правде, лично я считаю, что он поступил так, поскольку ему особо и не было куда идти...

* * *

Солдат сидел на невысоком холмике, метрах в ста от дома. Он глядел в пространство и жевал травинку. Якуб присел рядом. Сорвал засохший стебель и тоже сунул себе в рот.

- Красивый вид, а? – указал он на заброшенный, тем не менее, до сих пор красивый парк. – Как будто и не было войны.

- Говорили, чтобы туда не заходить.

- Мины. Наши, русские, американские. Благодаря ним, с этой стороны мы нападения не опасаемся. Каська рассказала мне про девчонку. Кто с ней так поступил?

Долгое время царила тишина. Могло показаться, что даже кузнечики прервали свой безумный концерт.

- Был... один такой майор. Фредеев. Ему нравилось... нравилось делать людям всякие вещи. Девушкам, девочкам. Он выкупил ее для себя у сержанта. Еще перед тем, как мы смогли смыться. Ну вот, когда я убил сержанта с его дружками, отправился на квартиру майора, чтобы вытащить ее. Но припоздал. Адъютант, лейтенант, не хотел меня пускать. Ну я и его пришил.

- Ага. Ты убил двух солдат, сержанта и двух офицеров, так? Совершенно ты гадкий урод, пан Сенкевич.

- Знаю. Это, наверняка, от отца. До того, как умереть, заставлял меня читать разные вещи, какого-то, гы-гы, Сенкевича [17] Сенкевич (Sienkiewicz) Генрик (1846-1916), польский писатель, член-корреспондент (1896), почетный академик (1914) Петербургской АН. Исторический роман-трилогия "Огнем и мечом" (1883-84), "Потоп" (1884-1886), "Пан Володыевский" (1887-88); "Камо грядеши" (1894-96), "Крестоносцы" (1897-1900) - отмечены национально-патриотическими настроениями, стилизацией в духе изображаемой эпохи, искусством пластической лепки образов. Психологические романы ("Без догмата", 1889-90), новеллы и повести. Нобелевская премия (1905) – Энцикл.Словарь. . Похоже, какой-то очень дальний родственник.

- В пустыне и пуще? Трилогию?

- Да. И еще Семейство Поланецких .

Якуб оскалился на все тридцать два.

- Крутой гад.

- Ну. – Михал отвернулся. – С ним шуток не было.

- Когда он умер?

- Убили его четыре года назад, во время какой-то демонстрации, когда правительство расправлялось с "польской пятой колонной". Мать умерла двумя годами раньше, так что я попал в детский дом. Только мне исполнилось восемнадцать, началась война, и меня взяли в армию. И все. Вся моя жизнь.

Куба не знал, что сказать. Иногда нельзя сказать ничего умного, тем более, когда кто-то кратко изложит тебе свою жизнь в трех предложениях.

- А я провел в таком пятнадцать лет, - начал он, чтобы прервать молчание. – Ни отца, ни матери не помню. Здесь перед войной был самый паршивый квартал, детский дом, исправительная колония и тюрьма на одной улице. Практически стенка в стенку. Злые языки говорили, что как кто здесь попадет в сиротский приют, то в колонию с тюрьмой попадут, как пить дать. Замкнутая система, говорили, и, по-видимому, что-то в этом было. Большинство из нас даже не могло себе представить, что будет делать после выхода оттуда. Единственными планами, которые мы еще могли строить – это кого и где пришьем, ну и как потратим бабки.

Он выплюнул пережеванный стебель и сорвал следующий.

- А потом пришла война. Двухнедельная кампания – и вдруг русские оказались в пригородах. Эвакуация, паника, каждый желает вырваться из города, прежде чем тот будет окружен. Армия пытается все контролировать, потому что мэр и полицейский комендант смылись самыми первыми, и никакой власти уже нет. Потом армия тоже отступает, неожиданно, ночью. Те, что решили оставаться в городе, ждали, какая армия доберется сюда первой – русская или натовский корпус. Если бы они знали, что здесь будет твориться... Как-то ночью исчезли наши воспитатели, воспитатели из колонии, тюремная охрана. Когда же заключенные вырвались на свободу... – Якуб гневно скривился, воспоминания оказались слишком живыми. – Скажем так, татуированные дядьки очень быстро перестали мне импонировать. Они расползлись по всему городу, убивали, грабили, насиловали. Никто из оставшихся не мог чувствовать себя в безопасности. В первый день нам еще повезло, потому что между нами и тюрягой была колония, и там была пара девчонок. Им бы смыться, но когда тебе некуда идти, ты остаешься. Как и мы сами. Странно, не так ли? Перед войной мы все мечтали оттуда вырваться, но потом большинство пацанов предпочитала сидеть по комнатам.

- Вам следует покинуть город, идти на запад.

Якуб кивнул.

- Возможно. Только ведь тогда мы этого не знали. Не знали, что случится. Говоря по правде, первые дни это была настоящая эйфория, свобода рулез и тэ дэ. Когда ты всю жизнь торчишь в детском доме, когда тебе говорят, когда тебе спать, жрать и срать, сложно сразу же проявить инициативу и делать то, что нужно. А кроме того... – он скривился, - у нас тут имеется доступ к Нэту и спутниковому телевидению, так что нам известно, что творится в лагерях для беженцев. Даже американцы говорят, что это типичный польский бардак, грязь, вонь и бедность. Сто тысяч драных палаток, и если не дашь на лапу или не подставишь задницу, то не поешь и не поспишь в сухом. Как ты думаешь, у кого было бы время да и охота заниматься бандой сирот из задрыпанного города?