Кристина Юраш - Призрак самого Отчаяния

— А когда ты впервые убил человека?

— Это было спустя пару месяцев после того события. Помню, что не мог нажать курок. Я закрыл глаза, представил тварь и выстрелил. — он смотрел в одну точку, а потом перевел глаза на меня. — Убивать сложно только впервые.

— А кого ты убил?

— Инструктора. — он произнес это спокойно.

— За что? — я в ужасе остановилась.

— Он был смертельно ранен. Здесь есть такой закон — незаменимых людей нет.

— Я бы что-нибудь придумала… Оттащила его в центр. Там бы его спасли…

— Шансов не было. Тем более, что тащить раненого через весь город — опасно. Он сам меня научил этому. — он произнес это так хладнокровно, так спокойно, что мне стало страшно.

— А если со мной что-то случиться, ты тоже… Бросишь меня подыхать или пристрелишь? — что-то очень неприятно перевернулось внутри меня.

— Я проявлю последний акт милосердия.

Я как-то свыклась с мыслью, о том, что он — убийца, я однажды даже попыталась понять его. Попытаюсь еще раз.

— Что было дальше?

— Дальше я был один. Я помню, когда впервые вышел на охоту один. Вдвоем, казалось не так страшно. Всегда есть тот, кто тебя подстрахует. А тут один на один. Я помню, как постоянно оглядывался и ходил вдоль стен. Я помню, огромную луну, больше даже чем сейчас. Помню пронизывающий ветер и страх. Я был неловок, я был чересчур медленным, неповоротливым и глупым. Но я быстро учился на ошибках. Некоторые мне дорого стоили. — Он провел воздухе рукой в том месте, где у него на шее рубец.

— А как это случилось? — я столько раз представляла себе эпическую битву между злом и… меньшим злом. Добром у меня язык не повернулся его назвать.

— По дурости. Доверчивым я не был никогда, но недооценить врага — это значит проиграть. Злыдни, хоть их считают примитивными, не так глупы, как может показаться. У них есть множество тактик и приемов, и что самое страшное, они их постоянно совершенствуют. Первый раз попался на тактику «загонщика»: одна из них заманивает, а вторая крадется сзади и перерезает путь к отступлению. — он помолчал. В тот раз, я помню голос, в темноте. Он кричал, что-то очень похожее на «помогите!» и плакал как ребенок. Их там оказалось несколько, и я попался. Одна из них рванула когтями по шее, я почти потерял сознание, но вовремя выстрелил. Я почти ничего не видел и стрелял из последних сил, зажимая рану рукой. Самое интересное — боли не было. Но была страшная слабость. И запах ржавчины. Мне повезло. Я попал. Чисто автоматически. Так же, на автомате, я выполз, потом смог встать. Артерия была не повреждена. Но кровопотеря была огромной. Я оставлял за собой следы и шел. Просто шел, опираясь на стену, а когда не смог идти упал в снег. Это будто засыпаешь. Но я был уверен, что не проснусь. Я был в отчаянии. Смерть раньше меня не пугала, но когда она была так близко, я боялся. И тогда я попросил. Попросил у Бога. Но он мне не ответил. И в минуту самого крайнего отчаяния я увидел женщину. Она сказал, что услышала мою просьбу. Мне повезло. Я чувствовал тепло, чувствовал, как игла протыкает мою кожу, я чувствовал боль — значит, я был жив. Я выжил, но что-то изменилось. Мое желание сбылось, так как я и не мечтал. Я стал таким, каким ты меня видишь. Но за каждое желание нужно платить.

— Неужели она потребует расплату? — я почувствовала холод по спине.

— Значит, ты тоже встречала Черную Мадонну. — задумчиво сказал он. — Значит, ты тоже была в отчаянии.

— Что за расплата? — я заметно нервничала.

— Я должен был сохранить жизнь одному человеку. Любой ценой. Я хотел нарушить данное обещание. — он горько улыбнулся. — Но потом понял, что не обещание, данное в момент отчаяния, мешает мне это сделать. Я сам не мог так поступить. Это была не просто человечность, которая проснулась во мне в ненужный момент. — он посмотрел мне в глаза. — Жалость… Если ты нарушишь обещание — она заберет у тебя самое ценное, что есть. В моем случае — это была жизнь. Но расплата обернулась для меня кучей проблем… Ты, наверное, замерзла, пока стоим. Нужно идти.

— Да… Есть немного… — его слова заставили меня задуматься. Жалость. Просто жалость. Я не такая дура, чтобы не понять. Я — была его расплатой. Только для чего? Почему наши судьбы переплелись таким странным образом? Почему из всего экипажа выжить должна была только я? Я — часть ее плана? Какова будет моя расплата, за желание, загаданное потому, что жалость иногда так похожа на нечто другое?

— Ты идешь или нет? — спросил он, отойдя на пару шагов.

— Нет. Мы возвращаемся. Мне холодно. — сказала я тихо.

— Черт, давай я тебе пальто отдам… — он смотрел с недоумением, зажав верхнюю пуговицу пальто между пальцами.

— Не нужно. — в его глазах читалась растерянность. — Лучше вернемся. Мне очень холодно. — я посмотрела ему в глаза.

Он снял пальто и, держа в руке, протянул его мне, оставаясь в черном свитере с воротом.

— Накинь. — тихо и неуверенно сказал он. — Я не хочу, чтобы ты заболела…

— Мне… не… нужна… твоя… жалость. — я произнесла это четко и ровно. Я отвернулась, чтобы он не видел моих слез, бегущих по замерзшим щекам, и пошла обратно, в центр. Он не бросился догонять меня, выяснять причину столь резкой перемены. Не плачь, Нао… не плачь… Он не стоит слез.

— Какого черта ты ушла? — мы стояли в холе. Он нагнал меня перед самой дверью.

— Замерзла. — процедила я сквозь зубы, снимая куртку.

— Хорошо. — отстраненно произнес он.

— Жаль, что ты меня не слышишь. Жаль, что тебя не волнуют мои внутренние проблемы. Жаль… От этого так… холодно.

— Да, я такой человек. Я слышу только то, что хочу слышать. А ты видишь, только то, что хочешь видеть. Ты не лучше. — как приговор слетели эти слова и разбились звоном тишины. — Может, так и должно быть.

Они сидели на диване, почти потушив свет. Я различала их силуэты. Это было как картина в пастельных тонах. В постельных. Потому, что она гладила его волосы, а он обнимал ее за плечи. Внутри меня что-то оборвалось. Тело стало тяжелым-тяжелым, а сердце билось со скоростью стоящих часов. Я стиснула зубы, пытаясь подавить в себе желание заплакать. Я кусала губы в кровь, а боли не было. Я не могла на это смотреть, но уйти у меня не было сил. Слава Богу, в коридоре было темно. Я старалась не смотреть, как он прижимается губами к осени ее волос, как она тихо смеется. У меня хватило сил оторваться от стены и пойти бездумно куда-то в темноту. Только бы дойти до комнаты, там можно плакать, там можно кричать, а здесь нет. Я дошла до комнаты, пустила воду во весь напор и умылась. Какая тут экономия??? Я пыталась заплакать, а слез нет. Почему я не могу заплакать. Я бросилась на кровать и под шум крана истерически смеялась. А слез все не было. Мне было все равно. Теперь мне было все равно. Я была лишней в их мире, в нашем мире, в этом мире… Я так и не смогла уснуть. Я хотела отомстить, но что — то говорило, что виновата сама. Почему о таком я не могла даже подумать? Почему я думала, что нужна ему? Я не нужна… Жалость... . Это было самой большой ошибкой в моей жизни. Просто забудь. Просто улети со следующим вертолетом. Просто забудь его имя, его лицо, его глаза, его поцелуй и начни жизнь снова. Разве это будет жизнь? Я не могу желать его, потому что он принадлежит другой. Он счастлив, обнимая ее, как ребенка. Нельзя быть эгоисткой. Я желаю ему счастья. Пусть он будет счастливым, даже если в его объятиях засыпает другая. Кто-то сказал, что любовь дает крылья. Любовь дает эти крылья, чтобы потом сломать их и бросить вниз… Можно жить и без него. Можно. Просто убить в себе. Так больно… Больно… За что? Я гнала от себя мысль о том, как они целуются. Я сильная. Я выдержу. Я переживу. Держись, Наора…