Владимир Васильев - Настоящая фантастика - 2009

Фидель так и не узнал, что стало с отцом и братом. Ему хотелось верить, что они не погибли при первой бомбардировке — ведь сам он остался жив. Спустя два дня после начала оккупации Фидель уже знал, сколько мирных жителей погибло во время первого налета — несколько сотен. Он видел обезображенные тела, вповалку лежащие на улицах, и боялся смотреть на них, страшась, что увидит мертвые глаза Рауля или отца.

Может быть, хорошо, что он не увидел их — мертвыми. Неизвестно, смог ли он вообще жить после этого. Легче думать, что они не погибли, просто пропали…

Фидель плохо помнил первые два месяца оккупации. Они прошли как в тумане. В числе прочих горожан, он был мобилизован в лагерь, на строительство оборонительных сооружений. «Арбайтен-лагер» располагался на территории старинной крепости Эль-Морро. Той самой, на которую еще два дня назад смотрели Фидель и Мария, мечтая о будущем.

Что стало с Марией, осталась ли она жива, Фидель не знал.

По периметру крепостных стен стояли деревянные сторожевые вышки. На территории крепости прогуливались охранники с собаками.

Фидель работал, как автомат, ни о чем не думая. Порой ему казалось, что он давно уже умер, и только по инерции продолжает двигаться. Тропическое солнце палило нещадно, немцы заставляли работать мобилизованных горожан по восемнадцать часов — они знали, что янки наверняка попытаются отбить Кубу.

И точно — вскоре начались те самые бомбардировки. Немало «арбайтеров» нашли смерть под американскими бомбами. Но Фиделю повезло — он даже не был ранен.

Через какое-то время, когда бомбардировки прекратились, и всем стало ясно, что Америка не предпримет штурм Кубы, немцы отпустили горожан из лагеря. Им почему-то стали не нужны дешевые рабы, которые работали спустя рукава, и которых, помимо всего прочего, нужно было чем-то кормить.

Фидель возвращался домой через Старую Гавану. Он не узнавал города — выщербленные мостовые, воронки от американских авиабомб, обгорелые стены старинных дворцов и соборов, непроходимые завалы из руин…

Американская авиация поработала на славу, за несколько дней уничтожив то, что создавалось поколениями кубинцев. У Фиделя непроизвольно сжались кулаки, когда он вышел на Пласа-де-Катедраль.

На месте Кафедрального собора он увидел кирпичное крошево, посреди которого валялись, воздевая к небу культи рук, разбитые скульптуры католических святых. Уцелела лишь часть северной стены собора, напротив дворца Агуас-Кларас. Впрочем, от самого дворца осталась только часть колоннады и обгорелые стены.

И ни одного человека вокруг — словно город вымер.

Приближался комендантский час, и, чтобы не нарваться на патруль, Фидель заночевал в подвале полуразрушенного дома, недалеко от Пласа-де-Армас, тоже разбомбленной до основания.

Там он провел три дня, которых не заметил — время действительно перестало для него существовать. Его даже не мучил голод, есть совсем не хотелось.

Когда Фидель выбрался из руин Старой Гаваны и очутился в Экстрамурос — Центральной Гаване, то увидел, что город постепенно оживает. Американские бомбардировки прекратились, и жизнь начала входить в привычную колею. Горожане сами, без понуканий со стороны новой власти, начали разбирать завалы, приводить в порядок городские улицы, восстанавливать разрушенные дома.

Спустя час Фидель был уже на Калле-Линеа. Как и следовало ожидать, дом был полностью разграблен. Грабители — Фидель ничуть не сомневался, что это были немцы, — вынесли из дома всю мебель, в том числе и «королевское ложе», не говоря уже о часах с маятником в виде парусника. В патио валялись окурки и разбитые бутылки.

Фидель обошел соседей, расспрашивая, не слышал ли кто об его отце, но те лишь равнодушно пожимали плечами.

Фидель медленно возвращался к жизни, понимая, что перед ним в скором времени встанет проблема, на что жить. Он решил сходить в банк, где отец открыл счет на его имя, когда он приехал в Гавану учиться. Банк, как ни странно, был цел и работал. И даже счет не был заморожен.

Управляющий банком сообщил Фиделю, что немецкая комендатура не станет конфисковывать вклады частных лиц — за исключением тех, кто будет вести себя нелояльно по отношению к новым властям. Это известие Фидель принял с видимым облегчением: голодная смерть в ближайшие годы ему не грозила…

Очередная листовка нашла свое место на обшарпанной стене серого дома, стоящего в темном переулке, куда не доставал свет фонарей, ярко горевших на проспекте Пасео, и Фидель уже собирался покинуть переулок, но вместо этого остановился и вжался в шершавую стену, стараясь не дышать. Где-то совсем рядом прошагал, звонко цокая подкованными сапогами, немецкий патруль. Какие же они, эти немцы, пижоны! При ходьбе нарочито громко стучат каблуками, словно хотят показать, что именно они — хозяева и этого города, и всей страны.

Фидель усмехнулся, сплюнув на мостовую: хозяева! Неужели они так тупы, что не соображают: те, за кем они охотятся, услышав характерный цокот, успеют сто раз спрятаться?

Впрочем, сегодня патрулей было особенно много, они шагали один за другим, с перерывом в пять-десять минут. Фидель это отметил еще днем, когда прохаживался по Прадо, разведывая место проведения операции. Нетрудно было понять, что намечается очередная крупномасштабная облава. Видимо, немцы были хорошо осведомлены, что подполье что-то затеяло. В таких случаях немцы звереют и хватают всех, кто покажется им подозрительным. Фидель старался не думать о том, что будет, если его остановят и обыщут.

Немцы вышагивали по мостовым, изредка заглядывая в темные переулки, освещая их недра армейскими фонариками. Но соваться в городские трущобы они не решались, и это было на руку Фиделю.

Один раз, когда он ждал, пока пройдут немцы, особо настырный патрульный заглянул все-таки в переулок. Яркий свет едва не задел Фиделя, который вжался в небольшую нишу в стене, думая только о том, чтобы стать невидимым, слиться с лиловой мглой. Он молил Бога, чтобы тот отвел немцу глаза и направил сноп яркого света чуть левее.

Бог, похоже, услышал молитвы Фиделя, и патрульный, что-то пробормотав на своем лающем языке, выключил фонарь и вышел из переулка.

Фиделю снова повезло, но он чувствовал, что это не может длиться долго, и лимит на везение может скоро оказаться исчерпанным.

Где-то в груди зародилось холодное ощущение тревоги. Фиделю захотелось выкинуть опасные листы бумаги, бежать домой, и отгородиться от внешнего мира в своей комнатушке.

Но он понимал, что не имеет права быть малодушным, не имеет права позволить страху овладеть душой. Ведь он — не обыватель, который мечтает только о том, чтобы сладко поесть и приятно провести время, которого не волнуют немецкие патрули на улицах кубинских городов. Он был подпольщиком. Борцом…