Эрнст Гофман - Новеллы

Коммерции советник схватил веревку, но накинул ее на шею не золотых дел мастеру, а старому еврею, и в то же мгновение оба — и он и Манассия — подскочили до самого потолка, и снова опустились вниз, и пошли прыгать то вверх, то вниз. Тем временем Беньямин продолжал выстукивать дробь носом, а Тусман хохотал до упаду и что-то без умолку лопотал, пока наконец коммерции советник не выдохся окончательно и не повалился в полном изнеможении в кресло.

— Дольше ждать нечего! — крикнул Манассия, хлопнул себя по карману, и оттуда в один миг выскочила препротивная большущая мышь и прыгнула на золотых дел мастера. Но он еще на лету пронзил ее острой золотой иглой, и она тут же с громким писком пропала неизвестно куда.

Тогда Манассия, сжав кулаки, набросился на обессилевшего Фосвинкеля и закричал, злобно сверкая налитыми кровью глазами:

— Ах, так, Мельхиор Фосвинкель, ты тоже вступил в заговор против меня, ты заодно с проклятым чернокнижником, это ты заманил его к себе в дом; будь проклят, будь проклят ты и весь род твой и да погибнете вы как беспомощные птенцы, да порастет травою порог дома твоего, да распадутся прахом все твои начинания и да уводобишься ты голодному, который хочет насытиться яствами, что видит во сне, да поселится Далее в доме твоем и да пожрет все добро твое; и будешь ты, моля о подаянии, стоять во вретище под дверью презренных тобою сынов народа божьего, который изгоняет тебя, аки пса шелудивого. И будешь ты повержен во прах, как иссохшая ветвь, и вовек не услышишь звуков арфы и пребудешь с червями. Будь проклят, будь проклят, коммерции советник Мельхиор Фосвинкель!

С этими словами Манассия схватил за руку племянника и выбежал вон из комнаты.

До смерти перепуганная Альбертина спрятала лицо на груди Эдмунда, который крепко обнял ее, хотя сам с трудом владел собой.

Золотых дел мастер подошел к влюбленной паре и, ласково улыбаясь, сказал:

— Не пугайтесь этой дурацкой чертовщины. Я ручаюсь, что все уладится. Но теперь вам надо расстаться, не дожидаясь, когда очнутся от испуга Фосвинкель и Тусман.

Затем он вместе с Эдмундом покинул фосвинкелевский дом.

Коммерции советник был потрясен, и больше проклятием Манассии, чем той чертовщиной, которую, как он отлично понял, напустил золотых дел мастер. А проклятие было действительно страшное: ведь Манассия накликал на него Далеса.

Не знаю, известно ли тебе, благосклонный читатель, кто такой этот еврейский Далес.

Однажды жена некоего бедного еврея (так рассказывает один талмудист) нашла у себя на чердаке голого человечка, худого и чахлого, который попросил приютить, накормить и напоить его. Перепуганная женщина бросилась вниз к мужу и стала ему жаловаться: «К нам в дом пришел нагой, изголодавшийся человек и требует, чтобы мы его приютили и накормили. Как же нам прокормить чужого человека, раз мы сами с трудом перебиваемся и едва сводим концы с концами?» — «Подымусь на чердак, — сказал муж, — и попробую выдворить чужого человека». «Почему пришел ты в дом ко мне, — спросил он чужого человека, — я беден и не могу тебя прокормить. Встань и пойди в дом к богатому, где тельцы для заклания давно откормлены и гости приглашены на пиршество». — «Как можешь ты гнать меня, раз я пришел к тебе? Ты видишь, я наг и бос, как покажусь я в дом к богатому? Сшей платье, чтобы было мне впору, и я покину твой дом». — «Лучше уж истратить последнее и сбыть с рук этого человека, — подумал еврей, — чем оставить его здесь, где он проест то, что я в поте лица заработаю». Он зарезал последнего тельца, которым думал долго кормиться вместе с женою, продал мясо и на вырученные деньги купил чужому человеку хорошую одежду. Но когда он поднялся на чердак, человек, раньше маленький и худой, стал большим и толстым, и платье было ему и коротко и тесно. Бедный еврей ужаснулся, а чужой человек сказал: «Выкинь из головы глупую мысль выпроводить меня вон; да будет тебе известно, что я Далес». Тогда бедный еврей заломил в отчаянии руки, заплакал и запричитал: «Боже отцов моих, лозою гнева твоего покарал ты меня, и всю жизнь буду я мучиться, ибо, если это Далес, не уйдет он из дома моего, а будет расти и крепнуть, пожирая все наше добро и достояние». Ведь Далес — это нищета; никогда не уйдет она оттуда, где раз поселилась, и будет все расти и расти.

Коммерции советник был в ужасе, что Манассия, осердясь, навязал ему на шею нищету, но в то же время он боялся и старого Леонгарда, ибо тот владел колдовским искусством, да, кроме того, во всем существе его было что-то, внушавшее почтительную робость. Фосвинкель чувствовал, что бессилен против обоих; поэтому весь гнев его обрушился на Эдмунда Лезена, которому он приписал все напасти, свалившиеся на него. Да к тому же еще Альбертина без обиняков решительно заявила, что всем сердцем любит Эдмунда и ни за что не пойдет ни за старого педанта Тусмана, ни за противного барона Беньямина; тут уж, понятно, коммерции советник совсем обозлился и пожелал Эдмунду отправиться туда, где растет перец. Но осуществить это желание было не в его власти, ибо только прежнее французское правительство высылало неугодных ему людей туда, где действительно растет перец, поэтому коммерции советнику пришлось удовольствоваться приятным письмом к Лезену, в котором он изливал весь свой гнев и желчь и в заключение запрещал Эдмунду переступать порог его дома.

Можно себе представить, что такая жестокая разлука сразу повергла Эдмунда в отчаяние; в таком подобающем случаю состоянии и застал его Леонгард, когда, как обычно, зашел к нему под вечер.

— Что толку мне от вашего покровительства, от ваших стараний убрать с моего пути ненавистных соперников? — такими словами встретил Эдмунд золотых дел мастера. — Вашими колдовскими чарами вы на всех нагоняете страх и жуть, вы напугали даже мою ненаглядную Альбертину, вы, только вы виноваты в том, что на моем пути встала непреодолимая преграда. С сердцем, пронзенным кинжалом, бегу я прочь отсюда, бегу в Рим!

— Ну, в таком случае ты поступаешь согласно моему задушевному желанию, — сказал золотых дел мастер. — Вспомни, еще тогда, когда ты впервые признался мне в своей любви к Альбертине, еще тогда я сказал, что хоть молодому художнику и не заказано влюбляться, однако сразу же думать о женитьбе, по моему мнению, не следует, потому что тогда он ничего не достигнет. В тот раз я полушутя привел тебе в пример молодого Штернбальда, но теперь я говорю вполне серьезно: ежели ты хочешь стать настоящим художником, выкинь из головы всякую мысль о женитьбе. Свободный и радостный отправляйся на родину искусства, проникнись его духом, и только тогда пойдет тебе на пользу совершенство в технике живописи, которого ты, возможно, достиг бы и здесь.