Надя Яр - Корона

— Помню, — спокойно сказал Тета. — Именно поэтому вавилоняне советовали Вашему отцу сделать реформу ступенчатой, постепенной. Чтобы всего этого избежать. Джейн Грэй тут очень сильно спутала нам карты.

— Какой бы эта реформа ни была, она принесла бы нашей стране непоправимый вред. Рабы с их недоразвитой личностью не обладают ни ответственностью, ни настоящей свободой воли. Они не могут и никогда не смогут быть гражданами, зато отлично умеют плодиться и размножаться и передают свою фундаментальную ущербность детям. Ваши замечательные врачи, которые уже отменили естественную смерть, зорко следят за тем, чтобы такие дети не умирали от голода и болезней. В скором времени ущербное отродье рабов превзойдёт числом наших граждан, и истинная Патрия погибнет…

— За рабовладение надо платить, — мстительно сказала Окойе.

— Тета, скажите мне одну вещь, — произнёс Кит. — Если вашим людям так нравится Джонни Немо, почему вы не увезли его с Патрии и не сделали президентом Вавилона? Чтоб он у вас реформы проводил.

— Вы сильно сгущаете краски, Кит, — сказал Тета. — И ошибаетесь. Когда я был создан, моя личность тоже была, как Вы выражаетесь, «недоразвитой», и мне бывало тяжело принимать самостоятельные решения. Всё недостающее пришло ко мне с опытом жизни как гражданин среди граждан. Придёт оно и к бывшим рабам Патрии и их потомкам. Они обретут опыт свободной жизни и станут хозяевами своей судьбы. Последствия рабства будут мучить ваш мир ещё очень долго, но я согласен с коллегой. За рабовладение надо платить.

— Тета, может быть, Вы и правы. Ведь самые неприспособленные, самые агрессивные из освобождённых уже погибли. Всем этим бунтам и бандам положил конец Джимми Кросс — олигарх и, знаете… друг президента. Один из этих особых друзей, как Джек Дэйн… Со своей армией, между прочим… Его солдаты полгода охотились на разбойников, как на зверей, и прибивали отрубленные руки к дорожным столбам. Джим даже не взял за это казённых денег. Ему такое просто нравится, как и Немо. У них вообще очень схожие вкусы — отрубленные головы, руки… Убийство там, самодурство и жадность до чужого добра… до чужих тел.

— Кит, — сказал Джонни. — Заткнись.

— Не заткнусь, — Кит оскалился жутко и зло. — Не заткнусь. Это правда. Этот выродок Немо изнасиловал мою мать. Ей было тринадцать лет! Когда Майк сообщил ему, что Михаэла беременна мною, вождь, избавитель и отец народа посоветовал утопить меня в колодце.

Джонни собрался было ответить, но промолчал. Его плечи поникли, живой огонь в глазах погас. Он сидел, смиренный, печальный и полный немого достоинства, словно человек под дождём. В этот момент он казался намного старше своих лет и просто разительно напоминал отца, как будто бы обвиняемый в страшных грехах президент явился на мостик «Румы», одолжив тело старшего сына. Окойе стало до боли жаль его. Потом она вспомнила, что Джонни скоро погибнет, и ласково коснулась пальцами его золотых волос.

Джонни вздрогнул и поднял на неё светлый взгляд. Окойе опустила руку. Он легко вскочил на ноги, как танцор. Кит дёрнулся в кресле, видимо, опасаясь, что его будут бить. Джонни это проигнорировал.

— Тета, скажите, сколько времени нам осталось? — спросил он.

— Примерно шестьдесят пять минут.

— Спасибо, Тета, — сказал Джонни. — Простите меня, если можете, капитан. Спасибо за всё.

— Пожалуйста, — с улыбкой произнёс андроид. — Я Вас прощаю, Джон.

Джонни принял солдатскую стойку «смирно» и отдал капитану салют. Он подхватил Окойе на руки и понёс к лифту.

Двери лифта закрылись, отрезая их от Теты, от Кита и от струящегося с экранов света.

— Мы, наверное, скоро умрём, — сказал Джонни, — но… я не поэтому.

Он поцеловал Окойе в губы. Это был опытный, мужской поцелуй, и Окойе поразилась тому, какой Джонни сильный и какой осторожный. Он припал губами к её шее, а потом ко впадинке между ключиц. Он был почти в два раза младше её, а рядом пылала Нова, которая была старше их обоих на пять миллиардов лет. Звезда собиралась оборвать их безумно короткие жизни. Окойе откинула голову и закрыла глаза. В руках Джонни она чувствовала себя совсем невесомой.

— Пойдём к тебе, — сказал Джонни.

В комнате было прохладно и темно. Они отдыхали, и Окойе упивалась живой, тёплой тяжестью его тела. Где-то на заднем плане секунды бежали в ничто, одна за другой. Можно было посмотреть на часы, но для этого пришлось бы оторвать взгляд от Джонни, от его золотой головы. Юноша уткнулся лицом в шею Окойе. Его ладонь медленно ласкала ей левую грудь — смуглая, с золотистым оттенком рука на кофейно-чёрной коже. Тело женщины расслабилось после блаженства и нежилось, счастливое, словно засеянная земля под весенним дождём. Солнце зачем-то стало врагом, но у неё было своё солнце. Джонни, Джонни, Джонни , про себя повторяла Окойе. Её лоно было влажным от сока и семени. Тик-так, тик-так, стучали стрелочные часы. Может быть, у меня будет сын, радостно думала она и нарочно забывала о магнитном прессе аномалии, о неспокойной звезде, о вспышке…

А Тета на мостике один. Один, потому что Кит, конечно, не в счёт. Это неправильно. Тета не заслужил встретить смерть в одиночестве. Это несправедливо.

— Джонни, — сказала Окойе. — Пойдём на мостик… потом.

— Да, — сказал он. — Ты права. Потом.

Он приподнялся и приник губами к её губам. Его рука скользнула между их тел.

— Ммм… — сказала Окойе.

Они шли к лифту, держась за руки, и Джонни сказал:

— Это неправда, знаешь. Про колодец.

— Колодец? — она не сразу вспомнила, в чём дело.

— Отец не говорил Майку утопить Кита. То есть он так сказал, но… Просто Майк его очень достал тогда. Отец был безумно на него зол, вот и ляпнул что ни попадя, ну а Майк запомнил, конечно. Небось записал… Он же чуть не убил моего отца. И меня. Если бы отец погиб, мне бы не дали родиться. Или убили бы сразу… И когда Майк прислал письмо с претензиями насчёт Михаэлы, отец распсиховался и велел передать, что Майк может хоть утопить внука в ближайшем колодце, ему всё равно.

А зря, подумала Окойе. Жаль, что всё равно. Ей нравилась мысль утопить Кита в колодце. Если бы этот злой глупый Майк вовремя убил ублюдка, ни она, ни Джонни не ждали бы сейчас смерти от рук звезды. Сколько им осталось времени? Десять минут? Пять?

— Ему было не всё равно, — сказал Джонни. Он остановился, удерживая её за руку.

— Ойе, ты должна знать. — Он называл её «Ойе». — Отец всегда нас любил. Всегда. Всех. Он плакал, когда убили малыша. Это был наш младший брат, его тоже звали Джонни. Мы называли его малышом, чтоб не путать. Отец сделал его с женщиной из вавилонского посольства. Малыш жил в Сатори Сити, на Патрии он не бывал. Мать боялась, что наш отец его отберёт, и не пускала его к нам в гости. Но мы про него знали, даже говорили по ансиблю… Когда отец был в Сатори Сити, вавилоняне узнали, что он собирается отменить рабство, и попытались его убить. Малыш как раз был с отцом. Он погиб. Он был совсем ещё кроха, три года. Отец ужасно горевал. Кит тоже. Кит тоже плакал.