Михаил Бочкарёв - Лунный синдром (сборник)

— Эээ… во-вторых, вы никакой не военный, — продолжил доктор, — а обыкновенный студент педагогического института, и родились вы не в… — тут доктор перевел взгляд в свой блокнот… — как вы сказали, шестьдесят седьмом, а в восьмидесятом, и лет вам, стало быть…

— Что-о???!!! — заорал Заплющенко, подозревая продолжение издевательств над ним, заслуженным героем, да ещё к тому же сильно раненым.

Он попытался схватить гнусного докторишку за бороду, но рывок вышел не стремительным и карающим, как он ожидал, а вялым и неубедительным, как предсмертный призыв к небу немощного старца.

«Наркотой накачали», — подумал он, чувствуя в руке тяжесть железнодорожной рельсы. Голова закружилась, и Заплющенко сдался, уронив обессиленную руку на койку.

— Я вас прекрасно понимаю, молодой человек, — продолжил нисколько не перепуганный атакой врач, — в армию вам идти неохота, но ведь есть и более цивилизованные пути ухода от этой проблемы. Диагноз «раздвоение личности» не лучшим образом скажется на вашей биографии. Поверьте мне, потом будете жалеть!

Володя мутными глазами посмотрел на врача, и у него вдруг возникло ощущение, кольнувшее в груди неподдельным страхом, что тот вовсе его не разыгрывает, а говорит чистейшей воды правду. Но как такое может быть правдой?

— Подождите-ка! — нашёлся Заплющенко, — если я студент, то какая же мне армия грозит? Студенты у нас отсрочку получают.

— Вам, думаю, лучше меня должно быть известно, что из института вас выгнали, за систематические прогулы, — улыбнулся Айболитоподобный, — а потому армия вам грозит неминуемо! Вот вы и придумали себе заболевание. Но, доложу я вам, прогадали. Заболевание это не так просто симулировать, для этого, знаете ли, нужно обладать недюжим талантом актера и знаниями симптоматики!

Доктор победоносно окинул взглядом пациента.

— А как же моя травма? Ведь пулевое ранение! В мозг же? Что вы несёте, какая симуляция?

— Пулевое ранение? — изумился старикашка и порозовел щёками, будто увидел прелестную девушку, неглиже загорающую на берегу, — У вас, голубчик мой, самое большее ушиб с сотрясением мозга. Признайтесь, может, вы сами столовой ложкой и набили?

— Ушиб? — опешил боец.

— Не более чем! — ласково подтвердил врач.

— Да ведь я же помню всё! Выстрел! Боль! Темень в глазах и провал…

— Провал, бриллиантовый мой, был у вас на экзаменах в институте, надо полагать! Сейчас у вас на голове, кроме шишки, правда, довольно большой, ничего нет! Где же, позвольте полюбопытствовать, шрам? И потом, вы себе и представить не можете, что такое пулевое ранение головы. После этого не живут. В лучшем случае человек на весь остаток жизни остается не более разумным, чем растение. А вы на растение ну никак не походите! Бывают, конечно. случаи уникальные, — он мечтательно задумался, — но не об этом сейчас речь.

Володя медленно приподнял руку и ощупал голову. Там, где он предполагал ощутить выбритую кожу и свежий шрам, он обнаружил жёсткую кудрявую шевелюру и скрывающуюся под ней здоровенную шишку, которая не болела, а лишь выделялась упругой кочкой. Но больше всего его испугал не факт отсутствия шрама, что, в общем, должно было его скорее обрадовать, а наличие на голове растительности, коей он никогда не обладал. Всю жизнь у Володи Заплющенко волосы были прямые и мягкие, а он нащупал что-то жёсткое и пружинистое, похожее на шерсть пуделя.

— Как, вы сказали, меня зовут? — дрожащим голосом проскулил Заплющенко.

— Эдуард, — ответил доктор, блеснув стёклами очков, — Эдуард Зихберман.

В кабинете, где происходила вечерняя попойка, никого не было. Матвей включил свет и подошёл к столу, где, как воины после битвы, валялись пластиковые стаканчики, колбасные шкурки, свернувшиеся словно змейки конфетти, зачерствевший хлеб, и бутыль неизвестного объёма, в которой Матвей несколько часов назад размешивал спирт с водой и вареньем. В бутыли оставался чарующий сознание Априканцева напиток. Он быстро налил себе полстаканчика и выпил, закусив обветренным кружочком колбасы. В животе сразу стало тепло, и Матвей, чтобы усилить удовольствие, закурил.

Он сел на стул, закинул ногу на ногу и мечтательно уставился в тёмное окно, на блестящую в свете фонарей листву деревьев. Налив ещё чуть-чуть, Матвей выпил, и почувствовал себя крайне усталым. Хотелось спать, а до окончания дежурства оставалось ещё часа четыре.

«Отсижусь тут, — подумал он, — если никого больше не привезут, мне там и появляться не стоит».

Больница наполнилась тишиной, глубокой, как океан. Лишь за окном фонарный свет сиял отблесками на стекле и навевал какие-то приятные воспоминания из беззаботного школьного детства. Матвей вздохнул, тоскливо и грустно, и тут случайно увидел, что халат его испачкан в районе бедра. К ткани пристал неприятный кусочек, какой то ошмёток, очень похожий на внутреннюю человеческую плоть.

— Похоже, об солдата измазался, — брезгливо сказал медбрат. Он хотел было стряхнуть частицу умершей плоти салфеткой, и вдруг заметил, как что-то еле уловимо поблёскивает в сердцевине крошечной булавочной головкой. Он приблизился так, что чуть не задел носом тёмный комок.

«Да это кусочек мозга!» — догадался Матвей, неоднократно присутствовавший на вскрытиях, и видевший все внутренние органы человека в натуре. Из кусочка мозгового вещества, прилипшего к халату, торчал микроскопический предмет, высовываясь миниатюрным заострённым концом. Матвей аккуратно встал, открыл стол и нашарил в нём пинцет. Ухватившись за золотистую, тонкую как волосок, блёстку, Матвей потянул. Было видно, что предмет врос в мозговую ткань прочно, будто являлся неотъемлемой частью. Но всё же Априканцев его вытащил, оторвав от волокон ткани, ещё пару часов назад жившей своей отдельной жизнью. Аккуратно налив в стакан воды из-под крана, он промыл находку и рассмотрел.

— Что за чёрт?! — вскрикнул он. Такого Матвей никогда не видел. Его даже передёрнуло, будто по телу пустили ток, когда он на секунду представил, что такое же точно может быть в его голове.

Зажатое пинцетом, в руках Матвея подёргивалось маленькое, в полсантиметра, существо, то ли насекомое, то ли личинка. Существо было настолько маленьким, что рассмотреть его глазами, тем более затуманенными пьяной пеленой, не было никакой возможности. Матвей порылся в столе, и, к огромной своей радости, нашёл лупу. Присмотревшись сквозь увеличительное стекло, Матвей разглядел странную, невероятную деталь. У личинки была головка, видовую принадлежность которой он, без сомнения, отнёс к человеческому роду. Хоть головка и была еле-еле различима, но все детали: нос, рот, крошечные чёрные капельки глаз и даже микроскопические уши, присутствовали. Не было только волос, вместо них из головы произрастали две шевелящиеся антенулы, как у улитки. Априканцеву даже показалось, что существо смотрит на него и улыбается.