Галина Тер-Микаэлян - Face-to-face

— Допустимо.

— Вот как? — Ларионова слегка прищурилась и строго оглядела зал. — Что ж, видно неважно ведется комсомольская воспитательная работа в вашей школе, раз тебе никто до сих пор не объяснил, как должна выглядеть школьница.

Таня не успела ответить, потому что, торопливо поднялась ее классная руководительница Марина Афанасьевна.

— По поводу внешнего облика Тани Муромцевой у нас уже был крупный разговор. В этом году она часто приходила в школу без пионерского галстука. Когда же явилась в школу в брюках и с накрашенным лицом, это вообще была кульминация всего — я однажды даже не допустила ее к занятиям. Однако после этого последнего разговора нам всем казалось, что Таня осознала свои ошибки. Как видно, это не так. Я, как классный руководитель, считаю, что ей еще рано становиться в ряды Ленинского комсомола!

Сказав все это, она с досадой подумала:

«Все Юлька Измайлова с Сорокиным виноваты — уверили с утра директрису, что девочка серьезная, умная, можно ее выпускать, вот она и пошла у них на поводу. И мне же еще и замечание: не можете найти подход к Тане Муромцевой, девочка способная, одаренная. А я как чувствовала — эта Муромцева обязательно что-нибудь да выкинет! Директрисе нашей давно пора на пенсию, она из ума уже выжила и перестала разбираться в детях, дура такая!»

В принципе Таня и сама помнила обо всех своих былых грехах. На тот случай, если разговор о них вдруг всплывет на собрании, у нее еще накануне было заготовлено трогательное торжественное обещание — никогда не повторять подобного впредь. Однако тут она страшно удивилась — во-первых, потому что директриса из-за нее, оказывается, ругала Марину Афанасьевну, а во-вторых, потому что Марина Афанасьевна откровенно и при всех назвала директора дурой.

— А почему это вы считаете, что наша директор — дура?

Вопрос Тани прозвучал негромко и растерянно, но в зале наступила гробовая тишина, хотя она этого не заметила — ей вдруг показалось, что воздух наполнился гулом голосов и обрывками фраз.

— Что?! — Марина Афанасьевна произнесла это так, словно коротко икнула и при этом подавилась, а на лице ее выступили два алых пятна. Таня в недоумении пожала плечами:

— Но вы же сами только что сказали…

— Я?! Когда?! — учительница чуть не плакала.

Оторопевший комсорг школы Глеб Сорокин ровным счетом ничего не понял, но нужно было как-то выходить из положения, поэтому он заговорил — веско и солидно:

— Комитет комсомола школы решил рассмотреть заявление Тани Муромцевой, поскольку комсомольцы ее класса дали ей положительную характеристику. Кручинин, на каком комсомольском собрании было решено рекомендовать Муромцеву в комсомол?

Комсорг класса Лева Кручинин в растерянности поднялся с места, захлопал рыжими ресницами, и уши его стали цвета заходящего солнца.

— Я… не… — соврать он все-таки не решился и уныло признался: — Ну, она подошла ко мне, и я подписал.

— Выходит, что ты обманул комитет комсомола и всех комсомольцев школы, подписав ей заявление самолично? Без обсуждения с комсомольцами класса?

— Ну…

Лева поник в унынии, и всем стало ясно, что главная вина за то, что несознательную Муромцеву рекомендовали в комсомол, ложится на недобросовестного Левушку. Глебу Сорокину слегка полегчало, и он грозно отчеканил — так, словно забивал гвозди в крышку гроба:

— Что ж, с тобой нам тоже придется разбираться, Кручинин. А что касается тебя, Муромцева, то я уверен, что мнение наших комсомольцев будет однозначным: в комсомол тебе вступать еще рано. Возможно, ты думаешь, что комсомол — это игра, развлечение? Ошибаешься, комсомол — организация самых лучших и достойных!

«Надо же — такое устроить при Ларионовой! — в сердцах думал он. — Идиотка! Дебилка!»

Обиженная Таня, повернув голову к Сорокину, холодно оглядела его с ног до головы.

— Сам ты идиот и дебил! — спокойно проговорила она.

— Нет, это просто неслыханно! — Ларионова вперила гневный взгляд в девочку, накрасившую глаза а ля сфинкс да еще вдобавок к этому невозмутимо оскорблявшую всех со сцены на общем комсомольском собрании. — Нет, я говорю даже не о том, что тебе не место в комсомоле — тут должен быть поставлен вопрос о пребывании тебя в пионерской организации. Это тоже большая честь — быть пионеркой, носить на шее галстук цвета крови, пролитой отцами и дедами за свободу и равенство!

Второму секретарю райкома комсомола отчего-то было не по себе, она глядела на спокойное лицо Тани, и нервно думала:

«Что же это за поведение? Да ее вообще надо изолировать от детского коллектива!».

— Это вас нужно изолировать от детского коллектива, — четко и невозмутимо произнесла Таня, а потом, вспомнив слова, сказанные однажды Петром Эрнестовичем о ком-то из сослуживцев, добавила: — Шли бы вы работать на завод или в колхоз, от вас там было бы больше пользы, — она сдернула с шеи пионерский галстук и бросила его на стол перед беспомощно взиравшими на нее членами комитета комсомола школы. — Пожалуйста, забирайте свой галстук, очень нужно! Я и сама не хочу его носить.

Старшая пионервожатая Юля ахнула и горестно всплеснула руками:

— Таня, как ты можешь! Во время войны пионеры готовы были скорей умереть, чем снять свой пионерский галстук!

Глаза Юли были полны испуга и даже жалости, она растерянно думала:

«Девочка, наверное, нездорова, что-то с ней случилось».

Впервые за все время лицо Тани утратило спокойное выражение, и губы тронула легкая усмешка:

— Да ладно! Я здорова, мне просто красный цвет не идет, — вскинув голову, она спрыгнула со сцены и бросилась прочь из зала.

Маша догнала сестру лишь возле самого дома. Близнецы плелись сзади, Женька нес оставленную Таней в школе куртку, Эрнест — матерчатую сумку с ее сапогами. Вид у обоих был весьма озабоченный — они размышляли о том, зачтутся ли им в данной ситуации двадцать невыученных английских глаголов.

— Танька, ты что, с ума сошла? Что с тобой? Оденься, ветер же, — запыхавшимся голосом растерянно просила Маша, пытаясь набросить Тане на плечи курточку.

Таня оттолкнула ее руку и побежала вверх по лестнице. Едва тетка открыла ей входную дверь, она, бросилась в свою комнату, упала на кровать лицом вниз и положила себе на голову подушку, демонстративно показывая, что никого не хочет видеть и слышать.

Вечером, едва Сергей приехал из института, а Наталья вернулась из поликлиники, в дверь позвонили — пришла классная руководительница Тани Марина Афанасьевна. Ее пригласили в гостиную, она говорила долго и голосом полным благородного возмущения. Наталья сидела бледная, виновато ахала, Сергей краснел, беспомощно разводя руками, и лишь Злата Евгеньевна, которую Маша и мальчики уже ввели в курс дела, хранила молчание. Когда Марина Афанасьевна полностью себя исчерпала, Сергей виновато сказал: