Артур Дойль - Затерянная земля

У Белого Медведя даже волосы зашевелились при этой мысли, и он-таки осуществил эту идею. После нескольких месяцев упорного труда и бесконечной рубки каменным топором, он стал, наконец, обладателем первой телеги.

Теперь только запрячь лошадей! Белый Медведь привел пару коней, и они вытаращили глаза на это деревянное сооружение о двух, может статься, весьма роковых колесах. Кони похрапывали и слегка дрожали, готовясь к галопу — хотя бы на край света в погоне за свободой! Прекрасно! Белый Медведь ничего не имел против галопа; пусть только лошадки дадут сначала надеть на себя ременные постромки. Два-три удара этими ремнями по бокам коней сразу заставили их влезть в постромки и усилили в животных жажду свободы, а Белому Медведю только того и надо было.

Еще по грызлу из оленьего рога в рот коням, чтобы им было на что выпускать пену, и — прочь с дороги, ребята!

Белый Медведь весело покатил, но не прошло и двух минут, как телега загорелась!

Да, это так же верно, — как и то, что солнце кружится по небу. Белый Медведь сразу понесся вихрем, деревянные колеса стали бешено тереться о деревянную ось и задымились почти в тот же миг, как телега покатилась. Лошадям почудилась гарь степного пожара, и они пустились во весь опор. Дым повалил от обеих ступиц, потом посыпались искры, и вдруг пламя охватило оба колеса, и телега стала костром для сидевшего на ней Белого Медведя. Тут все Барсуки, которые исподтишка подглядывали за ним, уткнулись носами в землю и, подняв руки над головами, униженно залепетали мольбы Могучему — не губить их!

Но скоро они опомнились и едва не отшибли себе ляжки, хлопая по ним в припадке неистового хохота над концом поездки. Белый Медведь свалился, лошади взбесились, порвали постромки и унеслись в степь, а возница остался бороться с огнем на обломках своей первой телеги. Ему опалило волосы и бороду, и он получил изрядные ожоги всего тела, но ни на что не обращал внимания, даже на Барсуков, которые подбежали и хохотали ему прямо в лицо. Он сам хохотал во все горло, выпучив глаза от испуга и восторга, махал над головой горящим обломком телеги и испускал безумно радостные вопли: Огонь!

Скорее домой, в свою мастерскую, чтобы проделать все сызнова! Но пока он бежал, он вдруг замолк, — голова его опять заработала.

За ним грохотал дикий смех глупых двуногих, которые ничего не поняли, ничего не увидели, кроме того, что человек свалился и обжегся.

И с этих пор они все более и более открыто потешались над Белым Медведем, когда он, как шальной, носился в своей телеге. Они выстраивались перед ним и притворялись верующими, благоговейно затаив дыхание, а затем сразу выпускали его и спереди и сзади, как расшалившиеся свиньи, будто бы от восторга перед выдумкой Громовника. При быстрой езде телега Белого Медведя основательно громыхала, главным образом, оттого, что колеса были не совсем ровно округлены. И когда при первой попытке еще и вспыхнул огонь, Барсуки и впрямь поверили, что пред ними сам Громовник, оттого и пали ниц перед ним. Вот за этот-то свой промах им и хотелось отплатить ему! В их смехе скрывалось злорадство, ненависть, на какую способно лишь злобное сердце. Ну, и расквитаются же они за угощение!

Но Белый Медведь не замечал, что отношение к нему изменилось. Он был поглощен своей телегой. Конечно, он немедля соорудил себе новую и, чтобы не давать колесам загореться, придумал поливать их водой; один из сыновей садился с ним в телегу с горшками воды и все время смачивал концы оси. Так управлялся Белый Медведь, пока не додумался смазывать ось и ступицы жиром или салом. Самые колеса он тоже улучшил; круглые поперечные обрубки оказались непрочными, да и отрубать их от толстых древесных стволов было чрезвычайно трудно; тогда он крестообразно соединил два обрубка потоньше и просверлил посередине дыру для ступицы, а на концы креста натянул обод из крепкой осиновой ветки, толщиной в руку, и обмотал обод ремнем из свиной кожи. Поверх этой кожи он натянул второй осиновый обод, чтобы предохранить от трения первый, и вот, — трудно было придумать колесо лучше этого. А чтобы оно не шаталось, он удлинил ступицу. Улучшил и саму телегу, приделав к ней дышло для запряжки лошадей и вагу для прикрепления постромок.

Теперь Белый Медведь знал, что стоит ему только поехать на несмазанной телеге, как появится огонь. Таким образом, и Белому Медведю, как и его праотцу Младышу, огонь явился во время работы.

Позже Белый Медведь приспособился добывать себе огонь по-своему: устроил особое колесо с осью и вертел ее, причем колесо оставалось неподвижным. Опыт научил его также, что ось лучше делать из осины, а ступицу из вяза. И вот в его распоряжении очутилось своего рода огниво, которое давало ему огонь в любое время.

Так как это колесо не предназначалось для езды, то Белый Медведь не стал прилаживать к нему обод, а так и оставил торчать сложенные накрест спицы с загнутыми концами. И это орудие сделалось со временем таинственным знаком для всех потомков Младыша, рассеявшихся по земле; этому кругу с лучами приписывались всякие непостижимые значения; в действительности же единственным тайным смыслом этого знака было: неутомимость и огонь, а прежде всего — труд.

Наконец Белый Медведь начал собираться в путь. Корабль был почти готов и выходил вместительным. На него ведь надо было погрузить помимо всего прочего и телегу, и несколько пар лошадей, — еще бы! Ведь и за морем придется кататься.

Оставалось только запастись зерном на несколько недель, — до заморского края не близкий путь. И Белый Медведь не замедлил помочь Весне разжиться зерном. Он видел, как она ходила и ковыряла землю суком, чтобы вскопать ямки для зерен, и разом повернул дело по-новому: придал суку удобную изогнутую форму и приспособил для пахоты быка: Весне незачем было тратить свои силы. Теперь еще одна богатая жатва — и они могут сняться с места!

Наступила весна великого путешествия. Корабль стоял вполне готовый к отплытию, жадно разинув свою драконью пасть.

Белый Медведь зажег в этом году свой обычный костер с радостной надеждой зажечь следующий в новых своих владениях. Зато Весна на этот раз со вздохом сеяла свое зерно; она знала, что ей не придется пожинать урожай. Но она все-таки сеяла, потому что зерно дала земля и в землю оно должно было возвратиться.

Вместе с перелетными птицами вернулись бродячие Барсуки, и их щедро угостили жертвенным конским мясом. Белый Медведь, по случаю предстоявшего плавания, принес жертву солнцу, луне, морю, земле и всем силам природы. Жертвоприношение сопровождалось обильными пирами, на которых Барсуки угощали хозяев хватающей за сердце музыкой. Арфа неистово гудела, словно ветры всего света, барабан стучал, словно переполненное горем сердце, а костяная дудка прежалобно хныкала, — потерянный рай был близок! Между номерами музыкальной программы Барсуки, зимовавшие на месте, делились новостями с родичами, вернувшимися с юга; они усердно шушукались между собой, но Белый Медведь, увлеченный музыкой, ничего не замечал.