Артур Дойль - Затерянная земля

Все же он увидел, что его гости — в несколько подавленном состоянии духа, и предпринял катание на своей новой чудесной телеге: авось, они повеселеют, когда увидят, как он правит конями и громыхает по степи. Сверкающие глаза Белого Медведя, обыкновенно столь зоркие, не заметили, что Барсуки стояли, втянув шеи в плечи и давясь от бешенства; не слыхал он и того, как они скрежетали зубами, сжав губы и онемев при виде его быстроты.

А новые свидетели этой шальной езды были оскорблены ею до глубины души. Недолго было умереть со страху, только глядя на колеса, вертевшиеся с такой бешеной быстротой, что почти нельзя было различить спиц. А как они громыхали-то! Словно издевались над самим Громовником и теми, кто стоял тут и слушал. Да разве мало собственных ног, чтобы ходить?

И что же будет дальше? Что воображает о себе этот пришелец, у которого в голове светло от безумия, и который так дерзко и упрямо мнит ослепить всех и каждого своими нелепыми выдумками? Мало ему было существующих обычаев и обрядов? Или он хочет во что бы ни стало быть не похожим на других? Ведь он не выше всех прочих людей, — это он сам доказал, обращаясь с ними, как с равными.

А они-таки дали себя повысосать. Ведь сколько меди пошло на его корабль да на колеса проклятой его громыхалки, той самой меди, что прежде украшала шеи и носы Барсуков; она позеленела от их пота и, в сущности, была их собственностью! А еще что он сказал? Вы слышали?..

Да, Белый Медведь сказал нечто, уязвившее Барсуков сильнее всего остального; при одном воспоминании об этом желчь разливалась у них до самых белков глаз. Белый Медведь случайно обронил на ходу это свое замечание да и забыл о нем, но для туземцев оно явилось кровной обидой, такой страшной грубостью, которой нельзя было простить.

Он сказал во всеуслышание, очевидно, с расчетом смертельно оскорбить Барсуков, сказал, что — большое счастье, что он с самого начала надумал пустить судно носом вперед, не то, пожалуй, люди до скончания веков плавали бы боком!

Вот что сказал он, и как это было бессердечно! Барсуки ни о чем больше и не говорили на пирах Белого Медведя и вкладывали всю свою душу в музыку и пение, чтобы усыпить в хозяине всякое подозрение.

Несколько дней спустя после сожжения костров Белый Медведь отправился в степь за дичью. Недоставало еще кое-каких запасов для корабля, а, по рассказам Барсуков, в степи, там-то и там-то, появились большие стада буйволов. Барсуки же посоветовали Белому Медведю взять с собою четырех взрослых сыновей; они поехали верхом, а он в телеге.

Днем, через несколько часов после их отъезда, к дому Белого Медведя стали со всех сторон подползать Барсуки, и основная масса их засела в кустах вокруг жилища, а трое-четверо открыто направились в дом.

Дома оставались только Весна с тремя дочерьми, из которых младшая была еще совсем маленькая, да подросток сын, по имени Змей. К нему-то и обратились Барсуки и завели разговор о том, о сем. Змей хорошо знал их; они часто приходили во двор Белого Медведя с разными просьбами. На этот раз они попросили только глиняный горшок, но когда Змей повернулся к ним спиной, чтобы пойти за горшком, они набросили на него ременные арканы и повалили наземь. Змей отчаянно сопротивлялся и едва не освободился, да подоспели на помощь другие Барсуки и одолели мальчика.

На шум вышла Весна с маленькой девочкой; внизу в каменном доме остались две взрослые дочери. Весна не обменялась с Барсуками ни словом, но, взглянув на них и увидав лежащего на земле связанного Змея, она схватила одной рукой тяжелую дубину, другою подняла и прижала к себе девочку и принялась биться за свою жизнь и за жизнь детей. Билась она, пока свет не погас в ее глазах, неистовствовала, как разъяренная медведица, пока не потеряла сознание.

Барсуки все прибывали; трава и кусты вокруг дома кишели ими; их было так много, что они образовали сплошную массу, колыхавшуюся как море во время прилива и отлива, теснились, лезли друг на друга и даже мешали друг другу действовать. Но мало-помалу они справились: одни взялись за корабль, другие ломали сани Белого Медведя, третьи убивали домашних животных. Обеих старших дочерей вытащили из дому; они громко кричали, но им набросили на головы шкуры, и приглушенные крики похищенных девушек скоро замерли вдали.

Одна кучка схватила Змея и поволокла к дереву, чтобы замучить его. Глаза у Барсуков готовы были выскочить из орбит от кровожадной ярости, волосы торчали дыбом, как шерсть у хищных зверей ночью, тела подергивались, они сопели и отфыркивались. У них даже язык отнялся от судорог, сводивших им скулы и растягивавших рот холодным злобным смехом. Раздавался лишь голос Змея, раздавался так одиноко, потерянно среди этого множества людей. Мальчик говорил много, словно ему надо было зараз истощить весь свой запас слов. При этом его ломающийся, как у всех подростков, голос звучал ровно и спокойно, даже во время истязаний.

Стоя обнаженным перед своими палачами, он, невольно дрожа, объяснял им, что это не дрожь, что это его тело выражает свое недовольство на то, что его увечат. Кроме того, ему неприятно было в такой тесноте, и он морщился от духоты и вони, которой обдавала его толпа. Им же хотелось заставить его вопить и жаловаться, и они поджаривали ему подошвы горячими угольями, ломали пальцы палочными ударами. Змей вытягивался от боли, но молчал; он был из тех, которые не поддаются насилию. Потом он обронил словечко насчет погоды. Тогда они принялись за мальчика всерьез, стали мучить его основательно, по порядку. И им удалось заставить его заплакать.

Рыская далеко в степи, Белый Медведь вдруг увидел густой дым и сообразил, что дыму неоткуда больше подыматься, кроме как от его жилья; он очень удивился и, прекратив охоту, повернул назад. Дым становился все гуще и выше; Белый Медведь даже различал в нем языки пламени и гнал лошадей во всю прыть. С вершины одного из холмов он увидел, что горит его корабль.

Дорога к дому поросла частым мелким березняком, из которого вдруг высыпали с неистовым ревом несметные рои Барсуков и кинулись навстречу Белому Медведю. Но они даже не успели подбежать на расстояние выстрела из лука, — один вид богатыря, мчавшегося с поднятым молотом на громыхающей колеснице, отнял у них все мужество. Они разом повернули спины и порснули в кусты, как стая вспугнутых поморников. Их маленький военный план расстроился в самом начале. Продолжая свою бешеную скачку к дому, Белый Медведь не встретил больше ни единого Барсука.

И возле дома их не было, но остались следы, говорившие, что они только что бежали отсюда. Белый Медведь лишь мельком взглянул на свой корабль: судно было объято пламенем и погибло, — только обуглившаяся драконья голова еще разевала свою пасть в сторону моря. Возле дома он увидел дела похуже. Барсуки хозяйничали и развлекались тут, видно, добрый час; все подворье было забрызгано кровью. Весна… Весна лежала мертвой, сжимая в объятиях изуродованный труп девочки! Обе взрослые дочери пропали.