Артур Дойль - Затерянная земля

Сына же Белый Медведь нашел привязанным к дереву и умирающим. Он стоял, склонив голову на плечо, но повернул бледное лицо и улыбнулся отцу, когда тот подошел ближе. На веснушчатых щеках мальчика чуть заметны были следы слез; потухшие глаза его были полузакрыты, он уже не видел, но еще шевелил посиневшими губами, силясь что-то сказать.

Они распороли ему спину и вырвали у живого легкие.

Еще раз шевельнул он губами. Белый Медведь припал к ним ухом и услыхал, как мальчик его шептал, что ему теперь хорошо. Затем Змей уронил голову на грудь и умер.

Светлыми северными ночами стоит березка, низко свесив частые ветви с густой листвой и белея своим пятнистым стволом, словно стройным станом. Нежное деревце все дрожит, словно женщина, окутанная длинными, пышными волосами, и северное небо, с розовой улыбкой державшее в своих объятиях дремлющее солнце, не знает, почему березка прячет свое лицо — от счастья ли трепещет или плачет? Увы! Березка скорбно поникла своей светлой, только что распустившейся листвой, увидав во сне, что ее пышная зеленая верхушка — окровавленные волосы, а каждый листочек — кровоточащая рана, и суждено стоять ей так до тех пор, пока снежная буря не окутает ее обнаженного тела своим белым саваном.

Трепещущее деревце, возбуждающее жалость чудо северной ночи, это — Весна, кроткая Весна.

А большая белая звезда, неустанно кружащая по небу, когда другие звезды уже успокоились и заняли свои места на небосводе, звезда, не сверкающая, но похожая на застывшую слезу мальчика, это — безвременно погибший Змей. Она светит тусклым светом, проходя свой путь, который мальчик не успел пройти на земле… И вот он вечно кружит над землею, сохранив свое нежное и упорное сердце.

Девочка же, убитая на груди матери, светится то вечерней, то утренней звездочкой, беленькой и задумчивой, словно душа ребенка, одиноко играющая сама с собой на путях вечности.

Скорбь Белого Медведя была похожа на кровавое озеро, в которое погружается заходящее в средине зимы солнце, или на долгие и темные северные ночи.

Прошли годы, пока дух его вновь прояснился, и все это время душу его окутывал мрак, и он грозным мстителем носился по стране. В степи свирепствовал ураган убийств и пожаров. Далеко окрест гремел Белый Медведь своей телегой, ставшею колесницей смерти. За ним летели на конях его быстрые, как молнии, сыновья, и след их устилали трупы Барсуков. Белый Медведь размахивал своим огромным каменным молотом, когда-то служившим ему мирным орудием при постройке корабля; молот не застревал в ране, как топор, разил с размаху и оставался в руках мстителя, а Белый Медведь продолжал мчаться, оставляя за собою трупы. Он опустошил страну на много миль вокруг, выкуривал Барсуков из зарослей огнем и истреблял их целыми толпами. Все, что могло дать им пристанище и защиту, обращал он в пепел; во все стороны, насколько хватал глаз, расстилалась спаленная степь.

Словно гнев зимы обрушился на землю, — не уцелело ни одного ростка; словно листья беспощадным осенним вихрем были развеяны, сметены Барсуки.

Но убийства и месть не могли долго служить целебным средством. Не утолял горе Белого Медведя вид предсмертных судорог, искажавших лица несчастных, которых он осуждал на смерть, но которые как будто и сами не ведали, в чем провинились. И с течением времени он понял, что Барсуки действовали в полном неведении, повинуясь голосу своей природы, и что больше всех виноват он сам, не принявший против них мер предосторожности. С ним случилось то же, что бывает с тем, кто освободит волка из капкана в лесу, — а зверь возьмет да и вцепится ему зубами в глотку! Барсуки были лесными дикарями, которые не умели думать и не способны были помнить. Разум не участвовал в их злодеянии; оно было вызвано минутной вспышкой непреодолимой жажды крови, и Барсуки уже позабыли эту вспышку, позабыв вместе с тем и свою вину. Теперь они смотрели на Белого Медведя, как на зачинщика, который свирепствует тут уже целую вечность, истребляя их толпами. И их наполняло одно чувство — немая ненависть. Они даже не знали, что значит умереть, хотя и были изрядными трусами. И, осуждая их на смерть, Белый Медведь встречал в их взгляде одну только ненависть; занося над их головами молот, он не видел в их глазах ни следа раскаяния или сожаления, как и в глазах зверей, и — раздроблял им черепа, как зверям. В конце концов, рука его перестала подниматься на них. Их было так много. И, наверное, они были правы.

Прибавилось и еще кое-что, оказавшееся сильнее Белого Медведя. Далеко на востоке настиг он, наконец, племя, похитившее двух его взрослых дочерей. В его глазах уже стояло красное зарево, в воздухе пахло местью и кровью, но тут Белому Медведю довелось увидеть белоруких дочерей Весны и свою собственную плоть и кровь у своих ног: они молили пощадить тех разбойников, которые обесчестили и похитили их! Белый Медведь заплакал и даровал им жизнь.

Он перестал мстить и вернулся домой. Целые месяцы проводил он в бездействии, в безмолвных жалобах, как лиственный лес осенью. Волосы его побелели. Но здравый смысл и страсть к строительству взяли свое. За это время он продумал все до конца и определил судьбу Барсуков и свою.

Весна с двумя детьми осталась в прежнем жилище Белого Медведя; он забросал его землею, и насыпал над ним высокий курган. Сам же он поселился южнее, в прибрежном лесу, где росли крупные строевые деревья. Тут он начал строить новый корабль, такой длинный и широкий, что любопытные Барсуки, которые опять стали робко подходить к жилью Белого Медведя, долго ломали себе головы — каким образом он заставит это судно двигаться по воде. На носу корабля Белый Медведь опять посадил драконью голову с разинутой пастью, которая как будто смеялась жутким безмолвным смехом.

Но когда корабль был готов и спущен на воду со своими пустующими скамьями, на которых должно было поместиться двадцатью гребцами больше, чем было всех сыновей у Белого Медведя, — он высадился с сыновьями на берег, захватил ровно двадцать Барсуков, сильных, молодых мужчин, и привел их связанными на судно. К каждой скамье прилажены были медные кольца, которые он и надел на ноги своих пленников. Они уж думали, что пришел их конец, но Белый Медведь накормил их и обошелся с ними так заботливо, что они потупили глаза. Затем он попросил их взять в руки весла и грести. Тут они поняли, каким образом собирался Белый Медведь двигать свое судно.

Потом, когда они начинали тосковать по родине и, сравнивая свою прежнюю собачью жизнь с теперешним беззаботным и прочным положением, горестно вздыхали о прошлом, отчего убывала их рабочая сила, — Белый Медведь ободрял их похвалами их физической силе и обещаниями скорого ужина. Они страшно гордились силой рук, развивавшейся от гребли, и на похвалы умильно скалили зубы; хороший же ужин стоил того, чтобы приналечь на весла лишний часок в день. Барсуки стали хорошими гребцами и ни в чем не знали нужды. Белый Медведь забрал с собою на корабль и нескольких Барсучих, чтобы сильнее привязать к судну свою команду и обеспечить себе ее прирост в будущем.