Ник Ришелье - Дневники Пирамиды

Я кивнул.

— А кто же такие посвящённые?

— Посвящённые, Ваня, это те, кто сами себя таковыми осознаёт, — она улыбнулась, — посвящённым трудно жить среди примитов, они чувствуют себя неотъемлемой частью Пирамиды, понимаешь?

Она остановилась и заглянула мне в глаза. Пронзительно прожгла меня взором.

— Кажется, да, — ответил я. — Но как же ими становятся? Вот ты — посвящённая?

— Да, — ответила Рита. — И ты правильно сказал, посвящёнными становятся. Становятся сами. Ты это поймёшь очень скоро…

Мы подошли к дверям общежития.

— Вань, — спросила она, — а что это за медальончик я вчера видела у тебя в руках? Какой-то необычный…

Я немного смутился, но этим глазам невозможно было не рассказать всё как на духу. И я рассказал Рите о том, что перед поездкой в Москву бабушка подарила мне одну старинную штуковину в качестве, так сказать, оберега. Это был маленький позолоченный медальон, рисунок на котором был изящно выполнен сканью. Рисунок изображал не то Солнце, не то чьё-то лико в виде солнца, но от времени было трудно понять, не разбираясь в ювелирных изделиях, а бабушку я так и не успел спросить.

Но самое замечательное в медальончике было то, что скрывалось внутри. И это я успел узнать в первые же секунды владения реликвией. Стоило мне приоткрыть драгоценную коробочку, как оттуда высыпались семечки. Точнее, я так подумал сначала, но бабушка мне объяснила, что в медальоне хранятся семена очень древнего растения амаранта, вечного цветка, который был известен древним грекам и инкам. Этот цветок — символ долголетия — был заново открыт и изучен нашим великим биологом Николаем Вавиловым, который причислил его к самым ценным растениям. В своё время Вавилов передал некоторые из семян амаранта друзьям, так как не был уверен, что его официальная коллекция надолго переживёт своего автора. Одной из хранительниц наследия Вавилова была мать моей бабушки. А самым надёжным местом его хранения оказалась семейная реликвия — медальон «солнце».

Разумеется, никто не верил в то, что семена амаранта смогут когда-либо прорасти, скорее всего, они погибли много лет назад. Но память, связанная с ними, жила десятки лет, и вот теперь семена воспоминаний о великом учёном и его знакомстве с моей семьёй дали новые ростки в моём сознании.

— Красивая и загадочная история, — сказала Рита задумчиво, — ты береги медальон, Ваня.

Я кивнул и зачем-то огляделся вокруг. В тот момент мне показалось, что в моём маленьком позолоченном склепе вечного цветка хранится нечто большее — та неуловимая тонкая материя, которая связывает порой сердца людей на долгие годы. И мне очень захотелось, чтобы эта материя была такой же вечной, как цветок амарант.

— Как хорошо сегодня, — сказала Рита, глядя на меня умными и добрыми глазами, которые, я в этом не сомневался, способны были прочесть все мои мысли как раскрытую книгу.

Вдруг она приблизилась ко мне и чмокнула в щёку. Я, наверное, тут же вспыхнул как лампочка, потому что она засмеялась и побежала вперёд меня, в здание…

После школьной математической олимпиады 94 года я получил приглашение поступить в МГУ на льготных условиях. Ничтоже сумняшеся, как выразился бы Юрий Данилович, я принял приглашение, и уже осенью того же года поступил на Мехмат МГУ. Это был предел мечтаний любого, кто в моём возрасте собирался посвятить жизнь математике. С тех пор я почти постоянно проживал в Москве.

В связи с переездом занятия в школе Пирамиды вовсе не прекратились, как можно подумать, а наоборот, продолжились более интенсивно. После торжественной церемонии посвящения в студенты ко мне подошёл некто Семён и произнёс волшебную фразу: «я от Юрия Даниловича».

Как оказалось, постоянная резиденция моего давнего знакомца — археолога с таинственными артефактами — находилась в Москве. Впрочем, пока, во всяком случае, о встрече с ним не могло быть и речи, так как этот самый археолог был чересчур занятым человеком и постоянно где-то пропадал. Поэтому большинство сведений о нём и о Пирамиде вообще я узнавал в свои «московские» годы от Семёна, который и пристроил меня, если можно так выразиться, в местную школу Пирамиды.

Занятия наши проходили в главном здании МГУ на Воробьёвых горах, там же, где я учился днём на Мехмате, и где, собственно, жил первые три года учёбы в студенческом общежитии.

Общага при МГУ по современным меркам была откровенной дырой. Маленькая комнатушка на первом этаже с двумя кроватями, двумя столами и стульями, допотопным скрипучим шкафом, кое-где облупившейся и покрытой подтёками краски на стенах и потолке, затёртым до блеска красным паркетом на полу… Но при этом повсюду сакральная атмосфера знаний!

Мне кажется, я тогда был искренне уверен, что здесь, в этом огромном красивом здании МГУ, поднимающемся на тридцать четыре этажа ввысь и уходящем на многие ярусы под землю, находится цитадель Пирамиды. Здесь всё было пропитано духом науки, и это так поражало и увлекало, что хотелось оставаться здесь вечно и служить храму знаний подобно древним жрецам Египта.

И я оставался и служил. Днём ходил на лекции по основной программе Мехмата и с наслаждением впитывал откровения ведущих математиков страны, чьи имена значились на учебниках и в научных статьях. По выходным посещал занятия школы Пирамиды, где впитывал совсем уж таинственные вещи, выходящие за рамки обыденных представлений столь далеко, что порой требовалось приложить немало мыслительных усилий, чтобы понять и принять их. Всё остальное время я занимался самоподготовкой, лишь изредка отдыхая в кругу друзей, в театре или в кино. Москва постепенно, но щедро делилась со мной своим загадочным многовековым очарованием, и я влюблялся в город всё больше и больше.

Одним словом, то были лучшие годы в моей жизни. Молодой мой ум под завязку накачивался знаниями, расширял горизонты, узнавал мир в новом качестве, познавал страсть к женщине и разочарование в любви, радость успеха в науке и горечь поражений на экзаменах (было и такое!)… Где-то на полях конспекта по теории функций комплексного переменного, поражённый красотой оной, я написал такой дифирамб:

Под «умами сими», надо полагать, имелись в виду Ломоносов, Колмогоров, Риман, Гильберт, Пуанкаре, Гаусс и иже с ними…

В то время я почти не виделся с Марго (именно так она любила себя называть, когда хотела подчеркнуть официальный тон разговора). Лишь иногда, бывая у себя на северной нашей малой родине, я заходил к ней в гости, мы пили чай, болтали обо всём, обсуждали знания, полученные в школе Пирамиды (она по-прежнему посещала занятия), строили планы на будущее, делились своим творчеством, но о близких отношениях даже не помышляли. Возможно, мы просто боялись переступить ту грань, за которой мы были бы не просто друзьями.