Александр Меньшов - Пройти лабиринт

— Понимаю, что мои слова слышаться тебе полным бредом, — и тут голос Михаила дрогнул. — Но… но… но это все правда!

И Михаил снова попытался рассказать о «КЛЮЧе», переходах, Мире Огня.

— Попробую объяснить на простых примерах, — продолжал Михаил. — Есть такое понятие — многомировая интерпретация. Она предполагает, что наша Вселенная — это частичка некой Метавселенной. И каждая такая Вселенная наделена одними и теми же законами природы. Но, как всегда, есть одно «но»: они находятся в различных состояниях. Я называл их «вложениями».

Объясню суть. Для начала ряд, так сказать, определений.

Первое: это многообразие. Так называют пространство, которое локально выглядит как евклидово пространство. Самый простой, так сказать общепринятый вид многообразия — поверхность.

— Представь, что наша Вселенная, наш мир, — продолжал он, — это как бы вложение некого n-мерного пространства. Своего рода трюк Уитни, когда это n-мерное пространство, вкладывается в двухмерное евклидово пространство. Правда, в данном случае, скорее в трехмерное… Вернее, четырехмерное, если учитывать время.

Андрей, молча, кивнул, делая очередной глоток коньяка. Понимал он или не понимал — Михаил никак не мог определить.

— Мир Огня — это, скорее всего, одно из множеств пространства старшей размерности.

— Как и Мир Земли? — вопрос Андрея застал Михаила врасплох.

Ему показалось, что брат его «подкалывает».

— Как и Мир Земли, — согласился Михаил. — Такое понятие называют в математике «картой»…

— Причем тут лабиринт? — не повышая голоса, спросил брат.

«Все-таки слушает», — мелькнула мысль в голове Михаила.

— Пока точно не скажу. Потому как сам толком не знаю. Могу предположить, что лабиринт как-то связан с «атласами». Так называют покрытия пространства, любые две «карты» из которого согласованны…

— Ты говорил, что разбудил какого-то волка, — снова перебил Михаила брат.

— У меня родилась одна теория, — возбужденно заговорил тот, — что в мире должен существовать такой объект, функция которого — «пожирать» Вселенные. Я обозвал его за «аппетит» Волком, или Фенриром…

— Что за чушь! — вдруг отозвался Андрей. — Ключи, волки, лабиринты, паутины…

Михаил побагровел.

«Не быть тебе в моем воинстве», — прошептал он про себя, резким залпом выпивая остатки коньяка.

И тут же вышел вон…

Хотя Михаил и был взбешен, голова его работала предельно ясно. Уже в такси, подъезжая к вокзалу, он почувствовал слежку.

Очевидно, что-то в нем изменилось. Он стал острее чувствовать любой «негативизм», исходящий от людей. Особенно, если он касался его самого.

Почему и как это произошло, Михаил не пытался понять. Да и зачем это сейчас?

Он попросил водителя притормозить и, рассчитавшись, вылез на улицу. Подойдя к витрине ларька, он сделал вид, что внимательно смотрит на выставленный товар, а сам, пользуясь стеклом, как зеркалом, обшарил пространство за спиной.

Синий «Форд», стоявший на другой стороне, и был тем источником «негативизма». В нем сидело трое. И хотя они делали вид, что не смотрят на Михаила, он ощутил «уколы» их взглядов. И даже, как на мгновение показалось, их мысли. Вернее, обрывки.

Михаил не спеша направился к зданию вокзала, отмечая, что тройка вылезает из машины, а водитель прижимает к уху мобильный телефон.

И еще Михаила вдруг смутил подъехавший грязно-белый микроавтобус. И хотя тот стал в «отстойник» для маршруток, это был не обычный автобус.

Михаил чуть прибавил скорости, пытаясь затесаться в толпу. Так он готовился защитить себя от «снайперов», если таковые тут были.

Тройка наблюдателей взяла его в плотное кольцо, не спуская глаз. И Михаил уже явно чувствовал их спиной.

Войдя через огромные двери в здание железнодорожного вокзала, он тут же изменил траекторию движения, и быстрым шагом двинулся к кафе. Там уж точно должен был быть «черный» выход.

Он быстро перемахнул через стойку, под крики возмущенной официантки. Топот за спиной говорил о том, что троица агентов начала преследование.

В зал ворвались люди в камуфляже.

— Всем лечь! — проорал чей-то властный голос.

Но Михаил уже юркнул в узкий коридор, на ходу доставая «КЛЮЧ» и активируя его.

И все же один из агентов, явно молодой и физически более подтянутый, чем его коллеги, догнал Михаила у самой двери. Он ловко подсек свою жертву, но в туже секунду сам полетел на пол. Причем, как он не старался сгруппироваться, голова его гулко стукнулась об пол. Пришел он в себя, спустя десять минут, на руках своего напарника.

Михаил выскочил на улицу, ощущая за дверью присутствие «омоновцев». На ходу в подкате, он сбил с ног ближайшего противника, в ту же секунду «исчезая» из поля их зрения.

«Омоновцы» переглянулись.

— Что произошло? Растворился, словно призрак…

Оглядываясь по сторонам, они помогли подняться своему коллеге.

Михаил не знал, что его «выбросило» в паре километров от вокзала, прямо на пустырь. От этих «переходов» мутило. В прошлый раз, когда из Англии он добирался сюда, ему не было так плохо.

Он огляделся по сторонам, пытаясь собраться мыслями.

Трезво оценив ситуацию, он выбрал конечной точкой путешествия Рекъявик.

И снова замигал зеленый индикатор «КЛЮЧа», и Михаил, тяжело вздохнул, сделал шаг.

В этот раз «переход» был еще хуже. Его вдруг вырвало прямо на дорогу. Не обращая внимания на прохожих, Михаил сел на снег, и несколько минут собирался силами. В голове медленно начинал созревать план.

Поднявшись на ноги, Михаил снова ощутил подступающий к горлу комок. Кое-как совладав с порывами рвоты, он доплелся до отеля и снял недорогой номер.

Приняв душ, он завалился спать.

Поднялся Михаил с кровати только утром. Голова была тяжелой и неприятно покалывала.

В ванной из зеркала смотрело бледное небритое лицо.

Наскоро умывшись, надев неприглядный костюм, Михаил спустился вниз и поел. Вкус пищи он практически не ощутил, и только кофе медленно, но верно вернуло Михаила в этот бренный мир, с его красками, звуками и прочей атрибутикой.

Осмотрев себя в зеркале ванной комнаты, Михаил пришел к неутешительному выводу: выглядел он, как заядлый революционер. Что-то среднее между Че Геварой и Фиделем Кастро.

И тут же от тоски защемило сердце: революционер всегда был обречен на одиночество. Его понимают лишь потомки, да и то не все. Понимают и сожалеют, что так трагично сложилась жизнь «этого человека».