Дарья Аредова - Не наша сказка (СИ)

— Леди она, – неожиданно подал голос Тадеуш. – Потерялась.

— Леди?.. – подозрительно переспросил Олькмер.

— Ну, да, – подыграла я, сообразив, что охотник пытается меня выручить.

— Разбойники напали, – легко и непринужденно соврал Тадеуш. Я заподозрила, что в этом деле он профессионал. – Она из словен. Княжна.

— Это из-за моря, что ли? – еще больше удивился усатый. Вздохнул, спешился и подошел. Сапоги с чавканьем утонули в грязи. – Встать.

— Не могу, – призналась я. – Вы моего товарища ранили, ему плохо.

— Встать, – все так же спокойно повторил Олькмер. – Не то я твоего товарища здесь же и решу.

— Встань!.. – поддержал охотник. Я, стиснув зубы от злости, подчинилась. Тадеуш чудом удержался, а Олькмер оказался выше меня на две головы и глядел сверху вниз.

— Врет, небось, – вставил Ришцен.

— Вреть, – поддержал Врацет.

— А ну, молчать там. Разшавкались. – Олькмер бесцеремонно сдернул с меня остатки лохмотьев. Я гордо выпрямилась назло всем. Ишь, чего захотели, не буду я их стесняться. Усатого мое стеснение – равно как и отсутствие такового – также ничуть не волновало. Он оттянул мои волосы, пропустил меж пальцев. Ухватил за плечо, развернул на триста шестьдесят, внимательно разглядывая со всех сторон. Будто лошадь покупал. – Зубы покажи. – Я оскалилась. – Теперь руки. – Я вытянула руки. Олькмер грубо содрал слой грязи с пальцев чуть не вместе с кутикулой, и я невольно дернулась. – А ну, тихо.

Повисла пауза.

— Кожа мягкая, – вынес вердикт Олькмер. – И белая. Зубы крепкие. Руки тоже мягкие. Не врет. А это что? – И он поднял мою правую руку, на которой тускло поблескивало тонкое витое серебряное колечко. Убей, а не вспомню, откуда оно взялось.

— Не помню. Я память потеряла.

— Ясно.

— А вы из замка?

— А то откуда же. – Олькмер мгновенно переменился, да и его молодчики разочарованно притихли. Бедняг явно лишили праздника. Усатый же вернул мне мои лохмотья вместе с платком, заставив, правда, Врацета поднять их из-под копыт. – Прошу прощения, госпожа. Изволите пройти с нами?

— Нет уж, – отказалась я. – Вы лучше нас отпустите, а мы уж как-нибудь сами…

— Да ну, что вы. – И в грудь мне неожиданно уперлось тусклое исцарапанное лезвие меча. – Во-первых, ваше благородное происхождение еще надобно доказать. А во-вторых, вы пойманы в компании преступника.

— Не убивайте его, – попросила я, изобразив, как я надеялась, «княжеские» интонации.

— Это не вам решать, – отрезал усатый, слегка кольнув меня мечом, отчего Ришцен снова сглотнул. У парня явный недотрах…

— А если я, правда, княжна? – я даже отвела клинок, прямо глядя Олькмеру в глаза. – Тогда что?

— Ладно, – решил усатый. В замке разберемся. Врацет! Подкинь браконьера в седло.

Я забралась следом и взяла поводья, а Врацет и Ришцен ехали по обе стороны, следя, чтобы мы не ускакали. Куда бы – в таком состоянии?..

Мне казалось, прошла целая вечность прежде, чем впереди снова показался замок. Стемнело, и Олькмер зажег факел. Он ехал впереди, указывая дорогу, и лошади шли спокойно, привычные как к огню, так и к душному чаду.

Мы торжественно въехали в боковой вход, оставив позади памятный ров, миновали тесный цвингер, где сквозняк заставил пламя метаться и плясать, и оказались в ярко освещенном, – и оттого душном, – внутреннем дворе замка.

Олькмер объяснил, что Тадеуша отправят в подвал, а меня во внутренние гостевые покои.

— Там и расскажешь господину Д о льгару, кто ты и откуда, – завершил он.

У меня уже ни на что не осталось сил. Хотелось только одного: упасть и сдохнуть. Руки окоченели, ног я вообще не чувствовала, из носа текло, а холод уже не обжигал. Он, казалось, въелся в кости и нервы, и оттуда настойчиво морозил тяжелым железом.

— А кто такой Дольгар? – все же поинтересовалась я.

— Наш господин, – очень информативно отозвался Ришцен. – А ты, ежели надумаешь, заходи. Я в караулке буду…

— Не надумаю, – заверила я.

— Ша! – рявкнул Олькмер, так, что я аж подпрыгнула. Ришцен, к счастью, заткнулся. – Ну, все. Здесь твоего браконьера высаживаем.

И тут-то до меня, наконец, дошел смысл его слов.

— Нет!.. – Я вцепилась Тадеушу в ремень что было силы в окоченевших пальцах, и даже прижалась к его спине, полностью осознавая, что, захоти Олькмер и его молодчики меня оторвать – особого труда для них это не составит. Я до смерти боялась лишиться последнего знакомого и остаться в одиночестве в этом скорпионнике.

Олькмер нахмурился.

— Что значит – нет?

— Я с ним, – повторила я, как можно тверже. – Пожалуйста.

Пусть Тадеуша я знала не лучше остальных, но охотник все же, меня защитил. Я ему доверяла. Доверяла! Надо же было, черт побери, хоть кому-нибудь в этом чертовом мире доверять! Не Ришцену же, который смотрел на меня, как голодный хамелеон на муху. Я скорей его собаке доверюсь, чем этому похотливому головорезу. Серьезно. Тадеуш – далеко не самая плохая кандидатура, если уж на то пошло.

— Хочешь в подвал? – окончательно оторопел Олькмер. Так-то, дядя. Не все принцессы любят мягкие кровати. Удивлен?.. Ну, извини.

Честно, я готова была в Тадеуша зубами вцепиться – лишь бы не увели. Олькмер, похоже, и это понял. Вряд ли он желал дипломатических осложнений.

— Ладно, – решил он, наконец. – Пойдете оба, воля ваша.

— Признательна, – честно сказала я.

От облегчения хотелось улыбнуться во все зубы, но княжна не должна открыто проявлять эмоции. Э-э, я правильно помню кодекс поведения княжны?.. Нет?..

Лестница оказалась крутой, длинной и скользкой, а подвал – сырым и промозглым, как порядочному подвалу, собственно, и положено. Олькмер спускаться не стал, передал нас местному стражнику. Тот проводил аж до самой камеры – узкой комнаты с низким потолком и безо всякого освещения. Тяжелая дубовая дверь захлопнулась, снаружи грохнул засов.

Вот мы и дома.

Шучу.

Света нам не оставили, да оно и к лучшему – вентиляции в камере было не предусмотрено, и при наличии факела нам бы грозило попросту удушье. Ну, а свеча в такой сырости быстро бы погасла, да и толку от нее. Читать и писать мы все равно не собирались, а в темноте спится лучше.

Я кое-как устроила Тадеуша на ворохе соломы – свеженькая, надо же, как повезло. Солома еще пахла летним лугом и кололась, навевая смутные приятные воспоминания. Изо всех сил стараясь не спугнуть их, я отчаянно ловила жаркое солнце, колючие стебельки и веселый смех, а затем – чьи-то ярко-зеленые глаза, до боли родные и неузнаваемые.

Я мысленно махнула рукой, оторвала от подола полоску и перевязала ссадину на голове Тадеуша. Руки немного отогрелись – хоть и подвал, а все же, закрытое помещение – и немедленно разнылись многочисленные ссадины. Я радовалась темноте, потому что боль заставляла кривиться.