Макс Мах - Авиатор

— С девяносто девятого, — сказала она вслух, хорошо усвоив с вечера «основные вехи».

— То есть, вам сейчас двадцать девять лет?

— Нет, Иван Христофорович, — не согласилась Лиза. — Мне сказали, я в коме семь месяцев пролежала. Стало быть, мне сейчас тридцать. День рождения как, раз в январе был.

— А в армии с какого года? — ничуть не смутившись, продолжил расспрашивать «доктор».

— На службе с четырнадцатого, но не в армии, а на флоте. Есть разница.

— Считаете флотских круче? — прищурился Иван Христофорович.

— А тут и считать нечего! — отрезала Лиза, вживаясь в образ. — Это все признают.

— Допустим, — кивнул «доктор». — Вы где живете?

«Интересный вопрос…»

— Когда где! — если бы могла, пожала бы плечами, но правое плечо ломило не по-детски, да и голову лучше было оставить в покое. — Иногда на базе, иногда на борту. Но вы, верно, имеете в виду мой официальный адрес. Тогда, Шлиссельбург, Смолянка, дом Корзухина, двенадцатый этаж.

— Вам принадлежит весь этаж?

— Да, — подтвердила Лиза, — но мои апартаменты именные. Просто «Браге», без номера.

— Дорогая собственность.

— По наследству досталась.

— От родителей?

— Нет, от дяди — брата отца.

— От Андрея Николаевича?

— Нет, возразила Лиза, — от адмирала Дмитрия Николаевича Браге. И вот, что, доктор. Хочу сразу же прояснить. Я знаю, чем отличается опросник психиатра от допроса контрразведчика. А вы даже не флотский, а кирза паршивая! И звание у вас, наверняка, невысокое. Что за притча? Я только из комы вышла, а вы ко мне с допросом? Я старший офицер, между прочим, и по званию равна армейскому штаб-майору. К тому же, как мне сообщили, награждена Полярной звездой! Хотите, напишу жалобу адмиралу Георгиевскому?

— Э! — опешил «доктор». — Я…

— Пошел вон, гаденыш! — прошипела по-змеиному Лиза, благо, что на ор сил все равно не нашлось. — И чтобы духу твоего здесь больше не было! Выблядок!

«Кто? — не поверила Лиза своим ушам. — Выблядок? Я и слова такого…»

Но нет! Знала, разумеется. Вот только не употребляла никогда. Но это полдела. А дело в том, что все здесь отчего-то говорили по-польски.

— Вот же, тварь! — вспылила Надежда, когда Лиза рассказала ей о визите подтянутого «доктора».

У Нади были дела в городе, но ближе к вечеру она появилась в палате и, продемонстрировав Лизе огромную сумку, сообщила:

— Апельсины, клюквенный морс, шоколад и все твои семейные альбомы!

— Мне твердую пищу нельзя… — вздохнула Лиза. — Пока…

— А мы понемножку! — возразила Надя. — Шоколад из Антверпена! Хороший! Я тебе его сейчас растоплю, попьешь горячим!

Вот тут Лиза ей все и рассказала.

— Вот же тварь!

— Ну, я ему так и сказала.

— Что тварью назвала? — улыбнулась Надя.

— Нет, — попробовала усмехнуться в ответ Лиза, — выблядком!

— Ох, Лизка! — рассмеялась Надежда. — Узнаю любимого пилота!

И как-то так она произнесла слово «любимый», что Лизу даже озноб пробил.

— Мы?.. — спросила осторожно, сама еще не твердо зная, о чем спрашивает.

— Было дело! — улыбнулась Надежда. — Но давно, и неправда. Ты Петра встретила. На этом все и закончилось.

Не то, чтобы Лиза не знала, что некоторые женщины любят других женщин, но в СССР об этом как-то не говорили никогда. О педерастах, да. А о таких — нет.

— А теперь?

— Лиза, мы с тобой кузины и самые близкие подруги. Ты мне, а я тебе. И все эти «глупости» ничего изменить не могут. Ты вышла замуж, я в другую влюбилась… Все путем!

— Так я замужем? — ужаснулась Лиза.

— Уже нет! — покачала головой Надежда. — Ты же видишь, ни он, ни Гринька — сукин сын, и носа не кажут.

— А ведь это Гринька, ублюдок, на тебя контрразведку натравил! — сказала через мгновение. — И как я сразу не сообразила?! Ведь, если ты не дееспособна, титул и все прочее к нему перейдут. Вот же урод!

— А кто он мне? — спросила Лиза, начиная понимать, что просто ей здесь не будет.

— Хороший вопрос! — кивнула Надежда. — Сейчас я тебе его покажу незаконнорожденного! Дай только, сварю шоколад…

Григорий Берг — Лизин единоутробный брат, — объявился уже на следующий день.

— Помяни черта! — Едва не сплюнула Надежда и демонстративно отошла к окну.

— Может быть, оставишь нас наедине? — холодно поинтересовался высокий статный военный, провожая ее взглядом.

— Обойдешься! — огрызнулась, не оборачиваясь, Надежда.

— Я могу позвать санитаров! — сообщил подполковник, голос его звучал сухо, почти равнодушно.

«Подполковник Берг!»

О звании своего братца Лиза знала только от Надежды. Погон Григория ей было не рассмотреть, да если бы и смогла! Знаки различия здесь, верно, были не такими, как в ее СССР.

— Прекрати говорить глупости, Гриня! — вмешалась она в бессмысленную перепалку, отметив мимоходом, что, войдя в палату, Григорий на нее даже не посмотрел. — Переходи к делу, если тебе есть, что сказать, и выметайся!

— О! — обернулся к ней Берг. — Значит, ты, и в самом деле, очнулась! Мило.

— И не надейся! — Сейчас Лиза видела, все, что рассказала ей об этом говнюке Надежда, истинная правда. Такие вещи открываются в интонациях, во взгляде, в манере держаться, в мимике и жестах. Такое ни с чем другим не спутаешь!

— Тем не менее, я хотел бы обсудить вопрос твоей дееспособности… — сказано спокойно, без ажитации, как если бы смертный приговор зачитывал.

— Опекуном хочешь стать?

— Ну, я, в любом случае, твой ближайший родственник, — пожал плечами Григорий.

— Уже нет! — зло усмехнулась Лиза, хотя, казалось бы, ей-то какое дело?! Он ей не родня, она вообще здесь чужая. Но и ее, что интересно, взяло за живое.

— Ох, милая Лиза! — казалось, торжество зажжет, наконец, улыбку на этих красиво очерченных губах, но нет! Не дано. — Любое твое нынешнее распоряжение может быть оспорено в суде…

— Поэтому я сделала все распоряжения заранее.

— Что ты имеешь в виду? — поднял бровь Григорий.

— Гриня, милый! — через силу улыбнулась Лиза, — я оставила завещание, и в нем ясно оговорено, что ты мне не родственник, а обычный ублюдок. Мать моя, царство ей небесное, женщина была, в целом, неплохая. И меня любила. По-своему. Но блядь, и этих слов из песни не выкинешь. А отец твой, Гриня, и того хуже. Это ж надо быть таким уродом, чтобы прижить ребенка от собственной сестры?! Так что, милый, — подчеркнула она обращение, возвращая его Григорию, как фальшивую монету, — ты не только ублюдок, но еще и выродок!

— Это грязные сплетни! — поморщился Григорий. — Мой отец…

— Гриня, — остановила его Лиза, — к моему завещанию приложены письма нашей общей матушки, и они недвусмысленны. Так что, утрись! Ты мне никто и никогда никем не станешь, и не потому, что мать тебя отцу в приданное принесла, а потому что ты всю жизнь ведешь себя, как поганец. И сейчас тоже! А опекун, если понадобится, у меня уже есть. Надежду Федоровну ты ведь знаешь? Вот с ней и будешь иметь дело, если до этого дойдет!