Макс Мах - Авиатор

Проснулась ночью. Лежала без сна, слушая, как заполошно колотится сердце. Лежала, уставившись в залитый лунным светом потолок, и ощущала, как захватывает душу тоска. Холодная, безысходная, словно стылая бесплодная земля, на которой не выжить. Да и не надо, потому что, чем так жить, лучше умереть.

К ней, наконец, пришло осознание случившегося. Сейчас, ночью, на этой больничной койке, Лиза вдруг с предельной ясностью поняла, что напрочь и надолго, — а скорее всего, навсегда — отрезана от своего мира. Вырезана из него. Вычеркнута, потеряв и себя, Елизавету Борисовну Берг, какой саму себя знала и ощущала, — и какой знали, видели и ощущали ее все вокруг, — и сам тот мир, в котором родилась и до сих пор жила. Ничего не осталось. Ни облика, ни места, ни друзей, ни близких. Никого и ничего, кроме испуганного сознания инженера-электрика Елизаветы Борисовны Берг, запертого в чужом немощном теле, в чужом незнакомом мире, среди чужих незнакомых ей людей.

Что с ней случилось? Как такое могло произойти? Все это казалось безумием, бредом, ночным кошмаром, но, увы, не привиделось, не пригрезилось, а происходило с Лизой на самом деле. Похоже — и это была пока единственная рабочая гипотеза, — она «подселилась» к реципиенту не в самый подходящий момент.

«Оказалась в неудачном месте в неудачное время…»

Со слов Нади — и из принесенной подругой статьи в газете «Шлиссельбургский курьер», — Лиза уже знала, что капитан-лейтенант Браге была пилотом штурмового коча, — чем бы эта штука ни была на самом деле, — и во время вооруженной провокации поляков в районе Опочки атаковала их крейсер-тримаран. Поступок героический, разумеется, но одновременно самоубийственный, поскольку не оставляет пилоту одиночного штурмовика никаких шансов на выживание. Так и случилось. Лиза смутно помнила вид на тримаран снизу, и ощущение полета, и ленты трассеров, стремительно развертывающиеся ей прямо в лицо… И это не сон, а жизнь. Объективная реальность, данная нам в ощущениях. По факту, Елизавета Браге прорвалась сквозь заградительный огонь, поразила — из пушки или пулемета — правый корпус тримарана, вызвав детонацию боезапаса на нижней артиллерийской палубе, но и сама была буквально расстреляна в упор кинжальным пулеметным огнем. Как все это выглядело на самом деле, Лиза представляла себе в самых общих чертах, так как не знала, ни что такое этот чертов крейсер-тримаран, ни как выглядит этот ее штурмовой коч. В голову приходили лишь образы из фильмов про войну с немецкими фашистами. Одинокий истребитель с красными звездами на крыльях, атакующий идущие строем немецкие бомбовозы. Что-то такое. Но реальность, наверняка, была куда причудливее.

Однако, так или иначе, штурмовик капитан-лейтенанта Браге был сбит и, разваливаясь на части, упал на окраине села Орлово. Там ее и нашли. Надя сказала, сначала подумали — мертвая. Но она неожиданно ожила и начала дышать. Остальное в сжатом пересказе из вторых уст выглядело знакомо и оттого, наверное, понятно. Эвакуационный транспорт, госпиталь в Пскове, затем еще один, в Ниене, — где бы ни находился этот неизвестный Лизе город, — и, наконец, Шлиссельбург, где она — но уже не та, что прежде, а нынешняя, — очнулась от комы и открыла глаза всего лишь несколько дней назад.

Когда же произошел обмен? Лиза полагала, что именно тогда, когда одна женщина умерла, а другая начала дышать. Одна умерла, другая воскресла. Такой поворот многое объяснял. Хотя вполне мог оказаться пустой идеей, высосанным из пальца пустяком…

В следующие несколько дней никто Лизу не тревожил: ни Гриня — сукин сын, ни Петр, которому, слава богу, было нынче не до своей бывшей жены. Со службы, правда, через лечащего врача вежливо поинтересовались, когда и в каком составе ее можно будет навестить, но Лиза эту робкую попытку убила на корню.

— Виктор Павлович, — сказала она доктору Егоршину, — вы же не только мой лечащий врач, вы еще и молодой мужчина. А теперь посмотрите на меня и скажите, только честно, стоит мне нынче принимать гостей, или ну их?

Доктор посмотрел, кивнул и, ничего к этому не добавив, ушел.

Лизу оставили в покое. Даже Надя исчезла, сославшись на форс-мажор в ателье, а с персоналом — со всеми этими нянечками, милосердными сестрами, докторами и фельдшерами, — Лиза старалась вести себя предельно сдержанно. Лишнего не говорила, предпочитая молчать везде, где это было возможно. Зато слушала внимательно, — людей и радио, — смотрела по сторонам, читала газеты и журналы, старалась понять увиденное и услышанное, систематизировать, запомнить. В общем, училась, и при этом изо всех сил старалась себя не жалеть. Получалось, впрочем, плохо. Особенно ночью, когда слезы не только подступали к глазам, но и текли из них потоком, стоило лишь вспомнить, кто она на самом деле, и что с ней произошло.

Себя было жалко до безумия, местную Лизу, впрочем, тоже. Судя по фотографиям, Елизавета Браге была высокой стройной женщиной. Не красавица, но скорее симпатичная, чем наоборот. Вернее, не так. «Симпатичная» — это не про нее. Эта женщина-пилот была интересная. Умная и с характером. Авиатор, герой… И все, что от нее осталось, это тело, в котором жила теперь другая женщина, от собственного тела которой не осталось ничего. Это Лиза поняла не сразу, но со временем разобралась. Разумеется, физика процесса была ей известна лишь в самом общем виде, но и этого достаточно. При «захвате» происходит синхронизация двух временных потоков, и значит, пролежав в коме семь месяцев здесь, там она, скорее всего, просто умерла.

«Или нет…»

В понедельник разрешили вставать с кровати, и целых пять минут выгуливали по палате. Теснота не мешала, наоборот — пугали расстояния. Ноги были слабые, с трудом выдерживали вес исхудавшего тела, и никак не желали идти. Однако, не зря говорится, что упорство и труд все перетрут. Лиза старалась изо всех сил. Потела, сходила с ума от тоски и боли, но все равно шла. Шаг за шагом — ведь капля камень точит, — вздох — выдох, усилие и еще одно. Прошла метр, осилила другой. Добралась до двери и упала в объятия Надежды.

— Молодец! — похвалила та, волоча Лизу обратно на кровать. — Пять минут отдыха, и вперед!

Напоила морсом — брусника с морошкой, — рассказала, как сдавала вечернее платье кинодиве Анни Кингисепп, и снова подняла на ноги. На этот раз удалось выйти в коридор и добраться до сестринского поста. Там отдохнули немного, и пошли обратно. Когда добрались до кровати, ноги дрожали и горели огнем.

— Лиха беда начало! — рассмеялась Надежда, чмокнула Лизу в щеку и принялась хлопотать над своими сумками.

В термосе нашелся куриный бульон, в судках — осетрина холодного копчения, паюсная икра и салат из яблок с апельсинами и клубникой.