Алексей Ерошин - Попкорн

— Какую листовку?

Девчонка порылась в карманах и подала Сержу бумажку, отпечатанную с двух сторон, с одной стороны по–немецки, по–итальянски и еще — Серж предположил — по–румынски — видимо, предложение о сдаче в плен. С другой — по–русски:

«Удостоверение для перехода в плен.

Предъявители сего офицеры и солдаты немецкой армии в количестве ………… чел. во главе с ………………….. убедившись в бессмысленности дальнейшего сопротивления, сложили оружие и поставили себя под защиту законов Советской России. В соответствии с приказом наркома обороны СССР Сталина N»55 и согласно законам Советской страны им обеспечиваются: теплое помещение; шестьсот граммов хлеба в день и три раза в день горячая пища; лечение раненым и больным; переписка с родными.

Настоящее удостоверение действительно не только для группы, но и для отдельного немецкого солдата и офицера.

Командование Красной Армии»

— Немцы за это, наверное, могут расстрелять? — спросил Серж.

Прочитав о еде, он почувствовал, как засосало под ложечкой. Обедать ему довелось только этим проклятым попкорном, и довольно давно.

— За это не расстреливают, — сказала девчонка, — за это вешают.

— Страшно?

— Немножко. Одного мальчишку повесили за то, что на стене написал «Сталинград не сдается!».

За дверью послышались тяжелые шаги. Курт погасил окурок и встал. Серж тоже почел за лучшее встать.

— Что, Валюха–муха, снова своего фрица балуешь? — спросили снаружи. — Ничего, недолго вражине дармовую пайку жрать. Замполит ему какое–то задание придумал.

Дверной заплот лязгнул, заскрипели ржавые петли. Вокруг фигуры вошедшего заклубились облака пыли. Он ткнул пальцем в сторону Сержа:

— Ты! Фриц, ком! На выход. Ком–ком, ерхибен.

***

В подвале было душно, сыро, накурено, и, несмотря на раскаленную буржуйку под окном, совсем нежарко.

— А, привел? — сказал комбат.

Он, отряхнув с рукавов кирпичную пыль, присел на снарядный ящик, разгладил положенную на табурет мятую тетрадь и положил рядом тонкую книжицу карманного формата. Серж видел такие в музее, это был краткий русско–немецкий военный разговорник. Приготовив карандаш, комбат приказал:

— Заги зи… э–э–э… ди… нумэр йрэс рэгиментс.

Серж покосился на сидящего рядом человека в буденовке и офицерской шинели, бинтовавшего свою раненую кисть, и сказал:

— Я по–немецки не ферштею.

Комбат поднял глаза.

— Та–ак. Это становится любопытным. А, замполит?

Замполит зубами затянул узел бинта и сказал:

— Да чего там любопытного. К стенке надо таких любопытных, без разговоров.

— Ладно, разберемся, — нахмурился комбат. — Ну что же, давай по–русски, если по–немецки не ферштеешь. Имя, фамилия, звание.

— Родин. Сергей.

— Дальше. Что из тебя, клещами каждое слово вытаскивать? Звание какое?

— Да я вообще невоеннообязанный.

— Вот как, значит?

— Да, по болезни. У меня это… пиелонефрит. Хронический.

— Чего–чего?

— Ну, почки…

— Почки–цветочки, — комбат с недоверчивой ухмылкой оглядел крепкую фигуру пленного, — об лоб можно поросят бить, а он какие–то почки выдумал.

«Почки», на самом деле, выдумала мама Сержа, когда он в первый год провалил экзамены в институт, и пришла военкоматовская повестка. «Но вряд ли, — подумал Серж, — эти люди, здесь и сейчас, проникнутся положением современной армии».

— Комсомолец? — спросил замполит.

— Нет.

— Почему?

Серж снова оказался на грани пата. Нельзя же, в самом деле, объяснить сейчас, что комсомола давно нет.

— У нас это… не было… — замямлил Серж.

— Ячейки?

— Да.

Комбат подбросил в буржуйку обломки стула, послюнявил химический карандаш, отметил что–то в тетради и спросил:

— Когда и при каких обстоятельствах перешел на сторону противника?

«Влип, точно», — подумал Серж, и ответил:

— Никуда я не переходил.

— Угу, — кивнул замполит, — а форма немецкая на тебя сама наделась.

— Так меня ваши же одели, — огрызнулся Серж, — разведчики. С убитого фрица сняли. Спросите у них. И дырка вот…

— Что за вздор? — удивился комбат. — На кой черт им понадобилось бы тебя переодевать?

— Дзыбин что–то докладывал про это, — вспомнил замполит. — Сидел будто в исподнем и жрал какое–то… — он приподнял шинель, наброшенную на снарядные ящики, и достал из–под нее немецкую каску, наполненную дочерна пропыленным попкорном.

— Ты это ел? — спросил комбат.

Серж пожал плечами и кивнул:

— Ну да.

— Зачем?

— Хотел — вот и ел.

Комбат покосился на грязные комки в каске, похожие на свалявшуюся вату пополам с известковой пылью и песком, и снова перевел взгляд на Сержа.

— Ты, Родин, дурак или контуженный?

— Немного, — Серж ухватился за невольную подсказку, — контуженный слегка.

— Мякишев! — позвал замполит.

Серж вздрогнул, решив, что сейчас его поведут на расстрел. На зов явился высоченный боец, в расстегнутой, несмотря на холод, телогрейке. В открытом вороте виднелся полосатый треугольник тельняшки.

— Сверни–ка мне цигарку, Мякишев, — попросил замполит, вынув кисет здоровой рукой.

— Да вот, возьмите трофейных, — предложил матрос, достав мятую пачку. — Цивильные. И вы берите, товарищ комбат. Побудем сегодня у фрицев на довольствии.

— Ну что же, — кивнул комбат, — побудем.

— Как там, на Тихоокеанском флоте? Порядок?

— Полный порядок, товарищ комбат.

— А как Дзыбин? — осведомился замполит. — Он, вроде, вчера этого фрукта нашел?

— Связного прислал. Говорит, что до вечера дотянет. Если патронов хватит — подстанцию не сдаст. Просил гранат подбросить. А лучше миномет.

— Миномет… Где я ему возьму миномет? А связной где?

— В подвал унесли: ранило его. Снайпер подстрелил.

— Ясно. Можешь идти. Спасибо за цигарку.

Комбат закурил и снова повернулся к Сержу.

— Родители–то есть у тебя?

— Да. Мама и бабушка.

— Бабушка… Что же мне делать с тобой, Сергей Родин?

Серж опустил глаза.

— А нельзя мне… с вами…

— С нами–то? Это запросто. Нам хорошие бойцы во как нужны. А ты явно хлопец геройский. Жаль только, военный билет где–то посеял. И мундир. И оружие, которое тебе Родина доверила, чтобы ты ее защищал.

Серж промолчал, глядя в кирпичное крошево под ногами. Комбат затянулся и сказал:

— Молчишь? С нами… А ты о приказе номер двести двадцать семь слышал, боец Родин?

— Это который «ни шагу назад»?

— Слышал, значит, — заключил комбат. — А если подзабыл — могу напомнить: «Мы должны установить в нашей армии строжайший порядок и железную дисциплину, если мы хотим спасти положение и отстоять свою Родину… Паникеры и трусы должны истребляться на месте». Так вот, боец. На месте.

Последние иллюзии покинули голову Сержа еще при бомбежке. Теперь он безо всяких сомнений допускал, что находится в сорок втором, где ему могут совершенно запросто пустить пулю в затылок по обвинению в трусости.