Ганнибал - Лиловый (II)

Он поник. Разведчики негромко переговаривались; Теодато что-то говорил Морвейну, потом почти выбежал из гостиной. Кажется, они собрались здесь, чтобы дождаться пробуждения руосца, в надежде услышать какие-нибудь новости. Теперь смысла сидеть тут не было, и понемногу они начали расходиться.

Наконец Леарза остался один. Последней ушла Нина; Таггарт будто ждал ее в дверях, она замешкалась, пригладила Леарзе волосы, упавшие на глаза. Ничего не сказав, отвернулась и почти убежала. «Хорошая, — грустно подумал Леарза. — Совсем не такая, как я. Если бы она была на моем месте, она никогда не подвела бы Таггарта».

Беспокойство снедало его; хуже всего было ничегонеделание, хотя Леарза практически мог чувствовать нависшую над ними всеми опасность. Вздохнув, он сполз с дивана и поплелся в комнату, которую делил с Финном.

В комнате Богарта не было, а вместо него неожиданно обнаружился Морвейн; стоял себе как ни в чем не бывало и курил электронную сигарету, выглядывая в наполовину закрытое шторами окно. Леарза так удивился, что не нашелся, что и сказать ему, остался стоять возле двери. Морвейн тоже будто собирался с мыслями, даже не обернулся. Тогда у Леарзы вырвалось:

— Ну и что ты хочешь от меня услышать?

— Ничего, — пробасил тот. — Но я подумал, может, ты захочешь что-нибудь сказать мне.

Прежние чувства вспыхнули в нем с прежней силой. Леарза, не успев подумать, зло сказал:

— Да, пожалуй, захочу. Ты поступил, как трус, Морвейн. Прекрасно знал, что я опасен, — я и сейчас, может статься, опасен, — и сбежал. И теперь еще смотришь на меня с таким видом, будто это я во всем виноват!

Разведчик продолжал стоять спиной к нему, затянулся.

— Если я и повел себя, как трус, — наконец ответил он, — это одно. Но ничто не отменяет того, что ты поступил подло. Я не могу с улыбкой смотреть на человека, который причинил боль Волтайр.

Внутри у Леарзы все вскипело; он стиснул кулаки, еле сдерживаясь, чтобы не подскочить к Морвейну и не ударить его.

— Причинил боль Волтайр! — задыхаясь, повторил Леарза. — Смешно! Я скорее мог причинить боль какому-нибудь Лексу, чем этой бездушной твари! У нее вместо сердца камень, ей все равно, погибну ли я или нет, даже на тебя ей наплевать, скорее всего! Если она и пытается притворяться, что что-то чувствует, у нее выходит ненатурально!

Вот тогда разведчик обернулся; в другое время Леарза, наверное, перетрухнул бы, но теперь кровь горела у него в жилах, и Леарза, наоборот, сам сделал шаг вперед, криво оскалившись.

— Никчемный ублюдок, — произнес Морвейн, — и ты смел говорить, что любишь ее!

— Я любил ее! Но это было все равно, что любить стену! Я еще удивляюсь, для чего она вышла замуж и родила ребенка!..

В этот момент, — Леарза так и не успел углядеть начало его движения, — Морвейн стремительно приблизился к нему, и в глазах у него все так и вспыхнуло от боли; голова мотнулась, Леарза едва не упал и был вынужден схватиться рукой за оказавшуюся поблизости стену. Что-то соленое было на языке, он не сразу понял, что это. Морвейн тяжело дышал в стороне, отвернулся.

— Она всегда была такая, — глухо сказал он какое-то время спустя. — Молчит и улыбается, что бы ни случилось. Когда наши родители погибли, она улыбалась мне и утешала меня, а сама потом закрывалась в одиночестве и плакала, только чтобы я не видел ее слез. Когда умер ее ребенок… да что ты вообще знаешь о том, что чувствует при этом мать!

Леарза смешался; в голове его против воли всплыли воспоминания о том, как Волтайр беззащитно плакала у него в объятиях когда-то давно, — теперь казалось, это было столетия назад, — на Сиде.

— Ничего, — он поднял руку. Челюсть все еще гудела, язык плохо ворочался во рту: кажется, удар был неслабый. — Но она все рассказала профессору. О моих снах. Даже сама предлагала, чтобы я вернулся в ксенологический, сдался вашим людям.

— Она просто заботилась о тебе, как умела, — возразил Беленос. — Потом, когда ты ушел от нее, она не находила себе места от беспокойства, она даже связалась со мной, хотя это было непросто: я уже был здесь. Когда я узнал, мне ничего так не хотелось, как разбить тебе башку. Только она до сих пор переживает за тебя, кажется, профессор до недавнего времени даже отправлял ей сообщения о тебе, как она просила его. — Он криво усмехнулся, запрокинув голову. — Кажется, настолько она не заботилась даже обо мне. За это мне еще сильнее хочется убить тебя.

Леарза обескураженно молчал.

— Ты наговорил ей… всякого, — добавил Морвейн. — Ты знал бы, как твои слова ранили ее. Она все молча стерпела и потом плакала в одиночестве. Она еще оправдывала тебя передо мной, ублюдок…Если нам суждено вернуться на Кэрнан, знай: я за шиворот притащу тебя в Дан Улад и заставлю извиниться.

— Не надо, — тихо сказал Леарза. Беленос вскинулся, посмотрел на него; Леарза отвел взгляд. — Я сам пойду. И… ты тоже прости меня, Бел. На самом деле… я вообще вел себя, как последняя тварь. Ты зря спас меня, я не заслужил этого… вместо того, чтобы отблагодарить тебя за свою никчемную жизнь, я все испортил, по моей вине погиб Каин, которого я считал своим хорошим другом. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь искупить это?.. во всяком случае, знаешь, после Руоса ты и Волтайр… вы моя единственная семья. Если от меня теперь и будет какой-нибудь толк, я готов сделать все, чтобы мы могли вернуться домой.

— Домой, — глухо повторил за ним Беленос. — Ладно… видимо, придется мне ужиться с тобой, если вернемся. Сам виноват.

Леарза нервно рассмеялся; они наконец взглянули друг другу в глаза, и разведчик первым протянул ладонь.

— У тебя кровь, — потом сказал он. — Иди умойся.

— Ерунда, — возразил Леарза, потрогав себя за подбородок: действительно, он и не заметил, что из уголка его рта стекает капелька крови. — Я заслужил.

— Я тоже так думаю, что заслужил, — буркнул Морвейн, но в его голосе уже больше не было гнева.

Когда они спустились на первый этаж, там царила настоящая неразбериха. В главной гостиной столпились, кажется, все обитатели особняка, постоянные и временные; Леарза не сразу сообразил, что происходит, но потом уже догадался, очевидно, что не столь давно вернувшийся от старика Веньера Дандоло наконец сообщил своему преданному слуге, что особняк в самом скором времени придется покинуть.

Нанга стоял с выражением самой что ни на есть беспомощности на темном лице и смотрел на своего господина.

— Но как же так? И все бросить? Все? — спрашивал он.

— Конечно! — сердился Теодато, который никогда не отличался терпеливостью. — Как тебе непонятно, дурак? Даже если у нас все получится и никто не догадается о том, что это я помог инопланетянам бежать, всегда остается риск, что они раскусят меня, и мне это так просто с рук не сойдет!