Алена Дашук - Всевидящая Домна [СИ]

Уткин вспыхнул. Вспомнились масляные Зоськины взгляды и искусительная «марианская впадина». Но откуда об этом могла знать Домна?! Поди ж ты, заступника себе нашла! Шпиона!! Киллера!!! Мишаня поглаживал дрожащей пятернёй трущегося у ног Брыся.

— Животной пожрать дай, — бурчал тот вездесущим голосом Домны. — Не отсохнут руки-то. Сами с Гришкой блохастика притащили, да на меня и повесили!

— И что мне теперь с любоглядом этим делать? — не ответив на каверзные вопросы ведьмы, пролепетал Уткин.

— Помогу я тебе. — Баба Луша открыла ридикюль. — В полнолуние ступай на кладбище. На свежей могилке посади вот этот… — она извлекла на свет сухой крючок растительного происхождения, — корешок. Водичкой святой полей. На старой могилке землицы набери. На заброшенной — бурьян-травы нарви.

Говорила она долго. Мишаня записывал, высунув от усердия кончик языка.

Делал Уткин всё по науке. Сличаясь с выданными бабой Лушей образцами, собирал на кладбище чудодейственные травки. Выискивал перекрёстки семи дорог. Громко, с выражением, читал там продиктованную ему ведьмой абракадабру. Рассеивал обожжённую на церковных свечах могильную землю. Пил приготовленные колдуньей отвары. Труднее всего пришлось с Брысем. Своенравное животное категорически отказывалось девять раз подряд прыгать через порог. Пробовал Мишаня притащить другого чёрного кота. Закончилось всё кровавой битвой. Как часто случается, больше всех нагорело рефери — пытавшемуся разнять дерущихся зверюг Уткину. Членовредительство в ходе колдовских мероприятий в Мишанины планы не входило, хвостатый чужак был с позором выставлен на лестничную клетку.

Две недели пролетели незаметно. Говорящие сковороды, полки и утюги наблюдали за манипуляциями хозяина неприязненно. Шипели, зачастил, мол, к бабке что-то…

Когда все методы были испробованы, а добрый ящик яиц исчез в бездонных недрах Лушиного погребка, Уткин смирился.

А тут ещё и приворот заработал. Всё чаще Мишаня стал поглядывать на семейное фото — то, где они с Гришкой занимали жалкую треть кадра.

Жить с неистребимым любоглядом становилось всё неуютнее. Кто знает, что у ревнивца на уме! А ну как антресоль на голову обрушит или подушкой во сне придавит — на погост уволочёт, короче говоря. Ну его в болото! Домна приедет, пусть сама разбирается. Должна же учесть Мишанино хорошее поведение: пил в меру, спортивный канал сутками не гонял, буйных гулянок не собирал… Зоську и ту ни разу не привёл!

С такими мыслями Мишаня Уткин и отчалил в гости к сыну. О материнских происках решил помалкивать — есть вещи, которые детей не касаются.

Комендант студенческой общаги мужиком был сговорчивым. За умеренную плату вселил заботливого папашу на две недели. Накинул, правда, за Брыся, ну так это понятно — Брысь гражданин неформатный.

Встречал Домну Васильевну Уткин с букетом садовых ромашек. Глядишь, растает, да и замолвит словечко перед любоглядом. К тому же приворот окаянный…

Приняла подношение супруга в своей обычной манере.

— Лучше б на дельное чего потратился, — и неловко чмокнула Мишаню в щёку. — Чемоданы бери. Я там куртку тебе привезла, ботинки зимние. Пёрла, как лошадь ломовая!

Любогляд с появлением хозяйки присмирел — команды не раздавал, иродом да извергом на Мишаню не ругался. Молчал, как рыба.

А вот Домна молчать и не думала. Особенно, когда не досчиталась солидной суммы в заветной шкатулочке… Скандал разразился штормовой, грозящий перерасти в убийственный торнадо. Пытаясь предотвратить крупные разрушения, Мишаня начал «колоться». Не на женщин, дескать, облегчённого поведения, не на выпивку, не на запчасти для рассыпающейся «Лады» потратился — на попа! Воспользовавшись тем, что рот потрясённой Домны временно отказался выполнять коммуникативную функцию (она судорожно ловила им воздух), Уткин в режиме нон-стоп поведал о предполагаемом безумии, об изгнании бесов, о схватке со злокозненным любоглядом. В завершении не сдержался, упрекнул:

— За что ты так меня, а?

Выслушав исповедь, Домна прикрыла рот рукой и издала звук, напоминающий чох простуженной гиены. Потом ещё. И ещё раз. Наконец расхохоталась. Хохотала она долго — сотрясаясь всем своим монументальным телом и всплёскивая руками.

— Уморил!

Она утёрла текущие по раскрасневшемуся лицу слёзы. Потом куда-то вышла. Вернулась с коробкой — той самой, в которой были когда-то упакованы подаренные Брумкелями тарелки. Вытянула оттуда отпечатанную на глянцевой бумаге брошюрку.

Мишаня недоумённо повертел её в руках.

— И чего? Она ж по-иностранному.

— Так Ёхим же прилаживал! Ему и так всё понятно. А это… — Домна вынула хитроумную шапочку, сплошь усеянную сверкающими бляшками и проводками, — сканер называется. На голову надеваешь, он мозги фотографирует.

— Зачем? — оторопел Уткин.

— Ну… Машка говорит, личность наша вся в мозгах хранится. Как мы чувствуем, как понимаем, как ведём себя — всякое такое. Фотографируешь мозги, оно всё на ерундовинки такие записывается… чипы. Они на тарелки приделаны. — Домна кивнула на висящую над холодильником тарелку с изображением Кёльнского собора. — Тарелки эти… как их… радары… У них датчики разные…

— Зачем?!! — Мишаня стиснул инструкцию так, словно пытался отжать из неё сок.

Домна потупилась.

— Знаю я вас, мужиков, с глаз долой — из сердца вон. Я потому и ехать боялась. Машка мне и присоветовала, про аппарат этот самый рассказала, в журнале каком-то читала. Расстаёшься если с кем, мозги фотографируешь, штуку эту включаешь — вот получается и рядом, вроде. Только изображения нет и это… потрогать нельзя. А так всё в точности! Эффект присутствия, иллюзия называется. Учёные пишут, чувства сохраняются и даже того… освежаются. А что, работает, видать! Когда ты мне ещё букеты-то дарил?! На свадьбе разве…

Настал черёд Уткина глотать сгустившийся от аромата жарящегося мяса воздух. Наглотавшись вдоволь, выдавил:

— И чего вся эта музыка молчит теперь?

— Так я её выключила, как к дому подъезжали!

Домна протянула мужу крохотный, с четверть ладошки, кругляш. Миниатюрный дисплей засветился, на нём чётко прорисовалось «pl/off». Улыбаясь во весь рот, Уткина нажала на pl.

— Блохастика держи! Умыкнул мясо таки, прорва ненасытная! — взревела разделочная доска, один в один срисовав интонации Домны.

Ойкнув, Уткина бросилась за Брысем. Мишаня стоял, точно громом поражённый. Только алые пятна расцветали на скулах, да под кожей булыжниками перекатывались желваки. Окутанный чёрными молниями ярости, Уткин вылетел из дома, сжимая в окаменевших пальцах инструкцию и жизнерадостно мигающий кругляш.

Долго из кухонного окна разносился по спящему городу леденящий кровь вой Домны: «Ми-и-и-ша-а-а!». Но Уткин был непреклонен.