Теренс Уайт - Слон и кенгуру

Миссис О’Каллахан не соврала, там действительно пребывал Архангел — стоял прямо у средней вьюшки.

Он словно висел на темном фоне печки — в самостоятельно светившемся нимбе, — и смотрел в страшной славе своей мистеру Уайту прямо между глаз.

С полминуты просмотрев на Архангела Михаила, мистер Уайт проделал подобие книксена или полуприседания — «расшаркался», как выражались наши предки, — и поднял руку к голове, словно намереваясь снять шляпу. Поскольку шляпы там не обнаружилось, он просто неловко подергал себя за вихор, без всякого изящества поклонился и закрыл дверь. А затем возвратился в столовую, к миссис О’Каллахан.

Обнаружив ее молящейся, он сильно осерчал.

— Какой смысл молиться этой штуковине, если у вас посреди кухни стоит само Архангел Михаил?

— Она еще там?

Вопрос привел мистера Уайта в совершенное отчаяние. На ферме обитали: один бык, обслуживавший соседских коров, зловонный козел, баран, петух, два селезня, три индюка, пес колли, множество полученных от соседей — в виде комиссионных — бычков и два борова (кастрированных). Каждого из этих животных миссис О’Каллахан называла «она» — не то из соображений благопристойности, не то из сдержанного протеста против грубой правды жизни.

Мистер Уайт, истово придерживавшийся буквы учения о духах, гневно ответил:

— Это не она, а Оно.

— Тогда мне на нее и смотреть-то неохота.

Мистер Уайт опустил, дабы ничего не испачкать, масленку на блюдце, стоявшее на буфете, взял маленькую красную керосиновую лампу, всегда горевшую перед Пражским Младенцем, и вернулся на кухню. Подходить близко к Архангелу он не решился, но все же поставил керосинку на кухонный стол, после чего отступил снова. Возможно, его заставил сделать это опыт долгих годов, в ходе которых он скармливал мышей совам, мух ласточкам, лягушек змеям и молоко ежам — когда те попадали ему в руки.

Домовуха, никакого страха перед Архангелом Михаилом, судя по всему, не испытывавшая, тоже вошла на кухню и небрежно обнюхала Его. И тут же утратила к Нему интерес — возможно, потому, что Архангел не обладал душой, а может, потому, что у Него и запаха никакого не было, наверняка сказать трудно.

Когда мистер Уайт снова возвратился в столовую, миссис О’Каллахан объявила:

— Это все Микки виноват, нечего было кощунствовать насчет отца Бирна, когда тот бычка нам не отдал.

Основным занятием жителей Беркстауна было перекладывание своей вины на чужие плечи. Мистер и миссис О’Каллахан редко совершали попытки задуматься о затруднениях будущего — поразмыслить, к примеру, не разумно ли затащить торф под крышу, пока он снова не отсырел, или о том, стоит ли засевать три акра рапсом, когда и для ячменя-то уже все сроки прошли, — зато были великие мастера размышлять о прошлом. Когда торф оставался лежать под открытым небом всю зиму, так что большую часть его разворовывали, или когда на поздно засеянных акрах вызревал могучий урожай заячьей капусты, миссис О’Каллахан говорила, что виноват в этом Микки, подрядивший работника картошку окучивать, вместо того, чтобы дать ему лошадей, он бы все и перепахал, а Микки твердил, что насчет торфа кругом виновата она — надо было не покупать торф в Килкадди, а самим на болото идти. Они так хорошо освоили эту разновидность умственных упражнений, что принимались валить вину друг на дружку еще до того, как появлялся повод для каких-либо обвинений. Приедет, скажем, инспектор, проверить родословную их быка, и миссис О’Каллахан заявляет: «Тебе ее отдала» — прежде даже, чем Микки успеет спросить: «Куда ты родословную-то бычью засунула?». Иногда, если пропадала какая-то вещь, они становились друг напротив дружки и произносили: «Сам виноват, я же тебе сказала, положи ее в кухонный шкаф» или «Я ее в кухонный шкаф положил, а ты потом кухню белить затеяла», при этом кто-то из них держал пропавшую вещь в руке и даже размахивал ею, дабы подчеркнуть свою правоту.

Мистер Уайт сказал:

— Мы с вами не знаем, есть ли тут вообще чья-то вина. Может быть, Архангел явился вознести вам хвалы, или сообщить что-нибудь, или комплимент сказать, или еще что.

— Это все потому, что он про священников плохое говорил. Во времена моей матери (да упокоит Господь ее душу) один человек попробовал вилами согнать со своей земли пасторского бычка. И знаете, мистер Уайт, он тут же в глину и врос, стоял, точно статуй запечатленный, на месте, пока из Кашелмора отца Куина (да упокоит Господь его душу) не привели, только тот его и сдвинул.

— Наше происшествие никакого отношения к изгнанию бычков вилами не имеет. Мы знаем только одно — Архангел Михаил сошло к нам через кухонную трубу и надо как-то выяснить, чего Оно хочет.

— А может, она Дьявол.

— Все может быть, но только никакой Оно не Дьявол. Рано или поздно, миссис О’Каллахан, нам все равно придется предстать перед Ним, так давайте сейчас и предстанем.

— Это пускай Микки предстает. Муж он мне или не муж? Она как сошла, Микки тут же через моечную удрал, бросил жену, чтобы ее тут напополам разорвали.

— Я могу сходить, если хотите, за Микки. Но идти к Архангелу придется нам всем.

— Я к ней и на шаг не подойду, пока она не уйдет.

— Но, миссис О’Каллахан, вы же все время молитесь, платите за мессы, читаете житие Святого Антония. Вот уж не думал, что вы не обрадуетесь, увидев Архангела Михаила. Ну подумайте сами, какое великое случилось событие и прямо в Беркстауне. Неужели вы не будете после жалеть, что позволили Архангелу покинуть вашу кухню, даже не поздоровавшись с Ним? Если бы к вам явилась всего только миссис Джеймс из Экклстауна, вы бы с ней поздоровались.

— Я не могу, мне надо духу набраться.

— И сколько это займет времени?

— Может, и всю ночь.

— Но нельзя же заставлять Архангела Михаила дожидаться вас целую ночь…

Миссис О’Каллахан разрешила ситуацию тем, что уткнулась носом в молитвенник. С минуту мистер Уайт просмотрел на нее, горестно и недоуменно, а после бочком-бочком обогнул и отправился, точно совестливая овчарка, на поиски Микки.

Последний находился на чердаке, где хранили овес. Прежде чем укрыться там, он вооружился двузубыми вилами, а услышав, как мистер Уайт поднимается по лестнице, сделал вид, будто ворошит ими овес. Стоял август, так что овса осталось всего стоуна два. Прежде, когда овес только еще привезли и его требовалось ворошить, Микки неизменно от этого занятия отлынивал. Да и выбор сенных вил для ворошения овса разумным никак не назовешь. Но таков уж был Микки.

А был он маленьким, краснолицым человеком лет шестидесяти, немного смахивавшим на первого герцога Веллингтона и немного на черепаху. На Веллингтона он походил носом, а вокруг его круглой шеи шли складки и оттого казалось, будто он способен, когда ему что-либо грозит, втягивать голову в плечи. Обладай Микки подобной способностью, он наверняка провел бы большую часть жизни со втянутой головой, поскольку на ферме боялся практически всего — быка, лошадей, пчел, даже индюков. У мистера Уайта он почти всегда пребывал на плохом счету. Частично из-за его робости, частично из-за лени, частично потому, что в физическом отношении Микки представлял собой род неандертальского идиота. Мистер Уайт неизменно обнаруживал и неизменно с гневом, что-нибудь новенькое из того, что бедный Микки делать не умеет. Будучи, предположительно, фермером, Микки не умел пахать, сеять и запрягать лошадей, однако дело было не в этих довольно сложных вещах. То, что гневило мистера Уайта, казалось ему попросту невероятным. К примеру, Микки не умел заводить собственные часы, не умел, глядя на них, сказать, который теперь час, не умел понять, что изображено на фотографии, поскольку держал ее обычно кверху ногами. Как-то раз, когда мистер Уайт, вознамерясь развить ум Микки, отвез его в Тару [3] Древняя столица Ирландии, заброшенная в VI веке. , тот, указав на возвышавшийся милях в восьми шпиц замка Трим, спросил: «А что это там за человек?». Он не знал, сколько ему лет, не знал собственной фамилии: мистеру Уайту, при заполнении им для всех домашних бланков переписи населения, пришлось выяснить ее самостоятельно — по свидетельству о конфирмации. Не мог сам ни пилой воспользоваться — кого-нибудь нанимал для этого за небольшие деньги, — ни гвоздя забить. В ограде одного из его полей была калитка, которую Микки так и не научился открывать, и потому перелезал через нее, притворяясь, будто ему так больше нравится. Однажды мистер Уайт, на которого порой нападало какое-нибудь нелепое увлечение, целую зиму вязал для себя носки. Каким-то образом, увлечением этим заразился и Микки — и попросил, чтобы его научили вязать. Шесть месяцев, тратя каждый вечер по часу, мистер Уайт пытался добиться, чтобы Микки закончил хотя бы один простой ряд. Он перепробовал все — спицы и шерсть, трости и веревку, две кочерги и кусок каната. Однако у Микки сильно потели ладони, оставляя на шерсти пятна, одну из тростей он сломал, но ряда самостоятельно так и не закончил. И очень по этому поводу тужил.