Дмитрий DM - Зеленые буковки, или конюх Аким против

— Какой же ты не скорый, — кокетливо произнесла она, — высечь бы тебя олуха за упрямство. Да уж ладно иди сюда, пока я совсем не осерчала на тебя.

Аким больше ждать себя не заставил, прыгнул на барыню.

Шкаф он передвигал не впервой. Барыня Лизавета Борисовна, пребывая в хандре и в чувственной неудовлетворенности, когда душа ее неистово требовала флирта и плотской любви, избрала объектом своего удовлетворения его барского конюха Акима. Ее муж, статский советник Илионор Владимирович, отошел от плотских дел уже давно, заменив их на ежедневное чтение газет Столичного Вестника, где обсуждались скучнейшие проблемы международных отношений, то турок напасть собирался, то агличане противоборствовали российской короне на Дальнем Востоке и Черном море, а то и поговаривали о некой крестьянской реформе. Он часто пропадал на заседаниях местного собрания помещиков Н-ской губернии, оставив свою жену одну со своими мыслями наедине. А когда по каким-то причинам Илионора Владимировича не занимала газета и дела собрания, он любил проводить время в уединенных конных прогулках, вот прямо как сегодня. Лизавета Борисовна же в своих неутомимых поисках как-то пыталась завлечь в свои амурные сети соседского помещика, моложавого отставного майора Федора Петровича Пьянокутилова, но тот предпочел ей молодых дворовых девок. Он в учтивых и насмешливых интонациях отверг ее заигрывания, что она направила ему в своем тайном письме, впрочем, при встречах, которые неизменно случались, оставался вежливым и учтивым, что, впрочем, было весьма плохой заменой отвергнутым чувствам. И вот, пребывая в расстроенных и оскорбленных чувствах, она случайно подслушала разговор дворовых девок о несомненных талантах конюха и выдающихся размерах его инструмента, вскоре зазвала Акима к себе и не пожалела — тот был гораздо выше её самых смелых ожиданий.

Вот и сейчас он потел и натуживался, помогая барыне развеять тоску. Та еще помнила свои шалости ветреной молодости и пикантные картинки из одной очень фривольной французской книжки и решила спробовать все горячие постельные затеи. Забыв про всё на свете, она, оседлав лежащего Акима, скакала вверх и вниз, при этом томно покачивая большой грудью с розовыми сосками, чей вид уже давно позабыл ее муж Илионор Владимирович.

— Ох, Лизавета Борисовна, барынька ты расчудесница, — охал Аким, — сладости я такой никогда не знал в своей жизни.

Лизавета Борисовна потягивалась своим полным, немного обрюзгшим телом, упираясь в мускулистую грудь Акима и улыбалась.

— Ты, Акимушка, и не знаешь всех утех господских, что тебя соблаговолила судьба наградить. Будешь мне верен, и не так награжу. Обласкаю и приближу. Будешь у меня жить припеваючи. Есть сладко, спать в волю. Только меня люби одну. — тут барыня мелко задрожала, прервав немножко бессвязные, хоть не ставшие от этого менее завлекательными речи и начала тихо подвывать. Знакомый с такой реакций барыни Аким не удивился, немного подождал и продолжил утехи.

— Да я, барынька Лизавета Борисовна, и не чаял чуйств таких, ни к девкам каким. А прошлый раз ты как захватила елду мою губами, да давай вот так, как телок сосцы маткиного вымя сосать. Я ажно от этой сласти чуть не помер.

Барыня кокетливо хохотнула и шлепнула его шутливо по губам.

— А ну. мерзавец, что говоришь.

— Ох. прости меня. Лизавета Борисвна, совсем я ошалел от страсти такой к тебе.

Любовники так увлеклись этим делом, что пропустили предательски щелкающий звук открывающейся двери и голос барина, произнесший: “Лизонька, душа моя, а что у тебя дверь настежь…”

Через мгновение раздался дикий вопль.

— Да это что ж творится-то. Ааааааа!!!

Барыня быстро сообразила что конфуз вышел серьезный, вдруг заголосила.

— Что же ты удумал сотворить холоп окаянный?! Снасиловать свою барыню! Помогите кто-нибудь!

И тут все завертелось вокруг растерянного Акима, как на ярмарочной карусели. Визжащая барыня, прикрывающая свои большие трясущееся титьки рукой, слезы, вопли, искривленное злобой и дрожащее от бешенства седые пакли волос барина.

— Пороть мерзавца! На честь барыни покусился нечестивец! Пороть скотину, до самой смерти пороть! Митрофа-а-ан Силантьичь! Пороть его ирода, нещадно! Шкуру с него живьем спусти, голубчик. Спусти-и-и….

Барыня, кое-как прикрывшая телеса, повизгивала где-то сбоку:

— Ой, батюшка родной, спаситель, Илионор Владимирович, убереги от этого супостата!

На что барин прикрикнул, как плюнул:

— Ты, дрянь, молчи, с тобой после разберусь. Митрофааааааан!!!

Ворвался в покои барыни управляющий Митрофан Силантьич, огромный как медведь, размахнулся и не раздумывая огрел со всей силы Акима по затылку дубиной из твердого высушенного дуба.

— Ну, вот она, Акимка, последняя бесовская оказность. Пропал ты тепереча, совсем пропал…. — подумал он, погружаясь в спасительную темноту беспамятства.

Пока Акима тащили на его же рабочее место сечь, барин передумал сразу же засечь Акима до смерти и решил из экзекуции устроить для себя праздник, а холопам — лишний раз показать их место. Хоть покойный царь-батюшка Петр Алексеевич и отменил именование крестьян холопами, но Илионор Владимирович называл своих крепостных только так, потому как так заведено еще дедами и прадедами, а, значит и менять не надо.

— Митрофан, через два дня гости у меня, будем смотреть, как пороть конюха будут, организуй там всё, чтобы не стыдно показать. Ну ты знаешь, не первый раз, — внушал он переминающемуся с ноги на ногу управляющему.

— Так мы, барин Илионор Владимирович, со всем понятием. А кого ждете?

Считай: доктор Сдохнев будет, Пьянокутилов, Федор Петрович, потом еще Иван Аполлонович, Нижекланевский, приедет. И мы с отцом Варфоломеем.

— Пятеро вас, значит, будет?

— Да, голубчик, пятеро. Давай, ступай с Богом уже, недосуг мне с тобой тут. Мерзавца в погреб, пусть там пока посидит.

Залетев в погреб, Аким головой снес одну из подпорок, после чего долго мучился головной болью и иногда мерещились ему всякие загогулины, похожие на буковы и цифирки, что преподавал им батюшка Варфоломей. Дворовые девки время от времени подходили к погребу, чтобы пожалеть Акима, но Митрофан Силантьич их всякий раз разгонял, покрикивая, что работу лентяям и бездельникам он всегда найдет. Барская стряпуха Нюрка приносила ему поесть и горько вздыхала.

— Запорют оне тебя, Акимушка, до смерти, ох чует мое сердце, запорют. Та чтож тебе не хватало девок дворовых? Чего ты на барыню позарился, тать? Вот теперь не пощадят ведь. Шкуру спустят, я видела, Силантич кнут замочил в молоке, — причитала она и тихонько совала ему кусок мяса пожирнее с барского стола и хлеба с маслом, чтобы посытнее.