Павел Брыков - Томас

Вы подумаете, если кража пергаментного свитка имела место, но при чем здесь убийство? Поясняю. Братья Шульцы после утраты одной части пропуска не знали, как их примут в Бресте, и допустят ли к церемонии. Сначала всё шло хорошо. В коридор часовой лавки братья вошли вместе — плечо в плечо. Иоганн достал пиастр и подал его гусару. Мадьяр взял монету, посмотрел ближе, куснул, словно хотел проверить, не фальшивая ли она, и затем подбросил в воздух. Ловко поймав пиастр, он сказал:

— Господа, вы не имеете права присутствовать на церемонии вместо вашего брата, ибо в приглашении написано, Иоганн Шульц, а не Михаэль или Ральф.

Старший и младший переглянулись и с ужасом обнаружили, что их средний брат склонил голову набок и его колени начали подкашиваться. Некоторое время он держался на ногах, а потом обмяк. Михаэль подхватил Иоганна, с ужасом чувствуя, что у среднего брата сердце уже не бьется.

Братья были вынуждены покинуть часовую лавку. Пруссия проиграла, даже не попав на церемонию. Её место впервые в истории гадания заняло Киевское Княжество. Ральф отвезет тело покойного домой, готовить к погребению, а Михаэль остался, чтобы отомстить. Он знал куда бить, как бить и чем бить. Вот только, как вы понимаете, Тихоня всё равно остался жив.

Томас Чертыхальски не мог умереть, ибо стал рабом своего Желания.

Вернувшись, Тоня сразу пошла наверх. Тяжело поднимаясь по скрипящей лестнице, яростно обмахиваясь веером, она сама себя успокаивала, просила не кипятиться, но вся невозмутимость баронессы улетучилось, как только вошла в комнату, и увидела такую картину: Чертыхальски, развалившись в кресле и забросив ноги на стол, кушал мороженое. Ложечкой. На неё и не посмотрел.

Подошла, взяла за грудки, приподняла, так, нежно... и спрашивает:

— Это что же ты, Seckel, такое удумал, га?! Ты шо, берега попутал? Приблуда блохастая. Быстро же забыл, как я с тобой нянчилась! Это такая твоя благодарность за всё моё хорошее?

Томас стащил ноги со стола, встал и медленно, но уверенно освободился от вцепившейся в его рубашку баронессы.

— Не гони лошадей, мать, остынь. Скажи, что случилось?

Невысокая полная Тоня умудрилась нависнуть над высоким тощим Тихоней. Посмотрев поверх очков, рявкнула:

— Ты зачем приехал, подкидыш чухонский?

Томасу вдруг захотелось оказаться подальше от Городка — где-нибудь на Камчатке, среди гейзеров.

— Антонина Петровна, успокойтесь. Когда вы так верещите, я не могу здраво рассуждать — мысли в норки прячутся.

Подождав, пока баронесса присядет, пододвинул ногой стул и примостился рядом. Спина ровная, улыбка вежливая. С постным видом он взял чашку, зачерпнул ложкой пломбир, но баронесса вдруг жахнула кулаком по столу. Тихоня вздрогнул, и чашка упала на пол, разбилась. Наблюдая, как белая лужица растекается по паркету, Тихоня тоже закричал:

— Вот видишь, что наделала!

Он-то знал — баронесса в таких случаях теряется, потому что на неё никто никогда не повышает голоса, но к удивлению Тихони хозяйка продолжила гнуть своё:

— Говори! Зачем приехал?! Что наплел Соловей?

Здесь, надо признать, Тихоне стало дурно. Он любил загадки, интриги, трюки и фокусы. Озадачивал своих жертв, наслаждаясь их глупостью и слепотой, но сейчас перед ним была чужая необъяснимая загадка, даже парадокс.

— С чего ты взяла, чтобы я...

Антонина Петровна со всего размаху, со звонким хлопком, ударила Тихоню веером по руке.

— Не юли! Ты мне мяса дай, а сухари оставь помазкам. Зачем приехал, ирод?

Лицо у Чертыхалськи вытянулось, пошло пятнами. Он то улыбался, то хмурился. Подвинув стул ближе, взял баронессу за руки.

— Тоня, я тебе как на духу, и ты поймешь, что моей вины здесь нет... Я начну говорить, а ты не перебивай... Честно... Не знаю о чем ты...

Тут он понял, если не сменит тему, то может получить веером или хрустальной пепельницей уже по голове.

— Стоп! Я же просил... Не знаю о чем ты!.. Но если мы говорим не о птице, а о Соловье, то разреши внести ясность. Не понимаю, откуда тебе известно, но перед тем, как уехать в отпуск, я услышал от Князя о последнем разговоре со стариком. Князь мне намекнул, что в Городке скоро произойдет нечто любопытное, связанное с церковниками, чудо какое-то или там пророчество. Но ты-то откуда знаешь?

Антонина Петровна сплюнула.

— Вот, Соловушка, гад. Хоть бы предупредил!

Баронесса, скрестив руки на груди, покачалась на стуле.

— Ты в курсе, что он ещё с Мономахом в шахматы играл? От, старая лярва... Ну, и чего он такого сказал?

Понимая, что гроза миновала, Томас ответил примирительно:

— Повторяю слово в слово. Соловей сказал: «Скоро горожанин пойдет на свет и потеряет счастье. И будет беда великая, и все умрут».

— Ну, про «все умрут», я бы особо не заморачивалась, — отмахнулась Антонина Петровна. — Он так все свои побасенки завершает. Хотя в чем-то прав — людишки дохнут, а это каркало до сих пор живёт.

— Князь мне то же самое сказал — слово в слово!

Тихоня горько вздохнул...

В то утро Томас проспал. Зайдя в ванную комнату, ударился коленом о край стиральной машины. Брившись, полоснул станком по шее так, что остался след, как от засоса. Вдобавок к этому всему лезвием задел ноготь. О, оказывается, это такое мерзкое ощущение — хоть пытку устраивай! Дома закончился сахар. Первым глотком растворимой черной горькой бурды обжег нёбо и язык. Это называется — день не задался...

На службу Томас обычно добирался конторским автобусом — самому ехать через весь Киев запрещалось. Вызвать охрану — в таких случаях ему полагалась гарда Князя — не захотел, решил потолкаться в метро. Рискнул? Получи драку! Три парня в вагоне без особых причин вдруг начали мутузить друг дружку. Такое и раньше происходило — стоило Томасу зайти в автобус, застрять в лифте с людьми или начать торговаться на базаре с продавцами, тут же, как по команде, рядом возникала суета, ссоры, скандалы. В его служебное время в присутствии Томаса ломались механизмы и техника, не работали телефоны, останавливались часы, не показывали телевизоры... К этому давно уже надо было привыкнуть, но почему-то именно в то утро Чертыхальски не выдержал, стал растаскивать дерущихся, при этом сделав ещё хуже. Вылезал из вагона под крики проклятий и полные ненависти взгляды людей. Из награды — сбитые костяшки на руках и распухшее пульсирующее болью ухо.

На проходной прапорщик поздоровался — один восклицательный знак — назвал Тихоню по имени отчеству, — второй восклицательный знак, — и сказал, что мол, пан Чертыхальски, вас с докладом более часа ждет Сам. Три восклицательных знака.

Томас окоченел. Зачем он нужен Князю? С чего бы это? Не виделись лет шесть... Так, а какую сказать причину опоздания? Ещё и полоска на шее и подбитое ухо... Мелькнула мысль — мол, задержался из-за ссоры в метро...