Павел Брыков - Томас

Очередь таяла быстро — гости у входа долго не задерживались. Наконец наша пара подошла к двери, над которой красовалась вывеска «Часы». Томас первым переступил через порог и оказался в длинном освещенном свечами коридоре, укрытом кроваво-алым ковром с синими полосами по краям. Стены оббиты шелком пастельного цвета с расплывчатым ускользающим от внимания узором. Под привинченными к панелям канделябрами на полу были видны грязные кляксы от восковых слез.

Пройдя до середины коридора, Томас и Антонина Петровна предстали перед моложавым офицером в походной форме мадьярских гусар. Доломан цвета свежей травы, эполеты, ментик на плече, перо от кивера достает почти до потолка, небесно-голубые рейтузы, высокие сапоги при шпорах, сабля. Щеки припудренные, усы напомаженные, под правым глазом мушка.

Баронесса и Тихоня поклонились.

Стражник, накрыв рукоять сабли правой ладонью, спросил по-русски:

— Ваш пропуск?

Баронесса достала из муфты пергаментный свиток и подала гусару. Поручик, осмотрев сломанные печати, перевел свои черные, как маслины, всепонимающие и принимающие глаза на Антонину Петровну, затем на Томаса.

— Один приглашенный не смог добраться вовремя — случился удар-с, — сказал гусар с усмешкой. — Одно место вакантно. Кто из вас изъявит желание принять участие в Церемонии? Швабы? Э... русские?

Баронесса улыбнулась краешками губ.

— Не пристало Вюртембергу ссориться с Пруссией. Гадать будет обладатель приглашения.

Гусар, подавая Тихоне появившийся в его руке пиастр, отчеканил:

— Томас Чертыхальски, вы приглашены на Церемонию Великого Гадания. Своей честью вы будете представлять Великое Княжество Киевское, с которым связаны материнской кровью. Вам всё понятно?

— Так точно, — ответил Тихоня.

Гусар, звякнув шпорами, отдал честь, и, открывая путь гостям, сделал шаг в сторону.

Как я уже отмечал, мне доподлинно не известно, что происходило 31 декабря 1913 года на Церемонии — я там не был. До меня дошли только обрывки фраз, мысли, размытые кусочки воспоминаний... Однако кто рассказчику может запретить фантазировать? Мы любим былины, страшные и поучительные притчи, смешные и грустные побасенки в восточном стиле, с мужественными воинами, мудрыми и скупыми раджами, ловкими ворами и коварными разбойниками, хитрыми дервишами и бесстрашными купцами; сказки, пересыпанные драгоценностями, поэмы, наполненные ароматами благовоний, шафрана, корицы, розового масла... Мы любим всю эту мишуру, дымы, конфетти... Сладкий вымысел, недосказанность, трюки провинциального варьете, мишура, бенгальские огни. Игры теней скрашивают серость, тупость, гнет и тлен повседневья. Жизнь скушна, господа, скушна, как долгая зимняя ночь без морфина. Так почему бы нам не поиграть? Почему бы не разогнать печаль? Давайте вместе представим мир худющих переполненных желчью банкиров, набриолининных министров с моноклями в глазу, толстых — это обязательно — бургомистров с золотыми цепочками на жилетках, эпископов и судей, князей и лордов. Вот бы вы удивились, попав в зал Церемонии! «Ла Скала», «Большой театр» или что-то среднее между ними — вот куда попал Томас. Драпированные аксамитом ложи, хрустальные подвески люстр, свечей нет — только электричество, море биноклей и снова преследующий вас блеск драгоценностей...

Фраки ослепительны, бабочки изящны. Веера дрожат. Улыбки предвкушения, горячий шепот на ушко милой соседке, а глаза вниз — в открытое декольте... Кокаин с ложечки в каждую ноздрю, отрезвляющий глоток спирта из фляги...

Вот, наконец, на сцене появляются актеры, которым предстоит разыграть пьесу на девятерых. Каждый из труппы, прежде чем предстать перед публикой, пережил отмеренное ему драматургом приключение — сразился с грабителями, вылез из трясины, по счастливой случайности разбил бокал с ядом. Испытания позади, впереди — бой с Неизвестностью. Актеры-кубки, наполняющиеся надеждой и верой, но большинству из них придется выплеснуться отчаянием, тоской и обидой, ибо только одному суждено встать из-за стола победителем. Трепет, благодарность, экстаз победы не для всех. Для одного.

Ранее участники Церемонии находили победителя благодаря заточенным палочкам, картам, костям, домино — мало ли забав на свете? Но в начале прошлого века игроки собрались за обтянутым зеленым сукном столом с цифрами и диском с лунками.

Гадающие положили пиастры на номера. Томас после недолгого раздумья, закрыл пятерку. Заправлял Церемонией крупье — старик в смешном фиолетовом трико, зеленом камзоле и холщовой остроконечной, похожей на конус богатыря серой шапочке. На его груди висела золотая цепь с бляхой, на которой было выдавлено солнце.

Игра шла не по известным всем правилам, наоборот — проигрывал тот, в лунку которого падал костяной шарик. Каждый вычеркнутый номер вызывал у публики вздох сожаления. Несчастный тяжело вставал из-за стола, чтобы скрыться за кулисами — раздавленный, ещё до конца не осознавший размеры своей потери. Его сопровождающие также молча покидали театральный зал топить горечь в водке и вине.

Не могу сказать, сколько длилась игра, но в конце за зеленым сукном осталось три игрока: Томас, пожилая англичанка с артритными пальцами и молодой серб в платье семинариста. Зачем тратить чернила и полиграфическую краску — вы и так знаете, что единственным, на кого не указал безжалостный Рок, был наш герой — ревельский юнкер Тихоня.

Первым проиграл серб, поставивший на 28.

Победителя пришлось ждать не долго. После десяти минут игры на нервах, шарик со звонким стуком нырнул в лунку № 23 и страшный визг англичанки заглушил топот тысячи ног, свист и гром аплодисментов. Именно в это мгновение, когда часовой механизм Истории, клацнув, перескочил с одной шестеренки на другую, когда, в ожидании Желания в зале после оваций установилась тишина, Томасом были произнесены те самые роковые, но счастливые для многих слова...

Они были сказаны тихо, даже робко, но услышали их все.

Он сказал:

— Я недостаточно пожил, чтобы загадать желание. Давайте мы вместе встретимся, когда мне будет сто лет... Может тогда я решусь.

Именно в этот миг мальчишка Томас Ченстоховски, воспитанный монахами и китоубийцами плут и жулик Тихоня Чертыхальски в свои без малого четырнадцать лет исчез, испарился, и мир увидел доселе неизведанное новое создание...

Я не знаю, кто первым встал и, подняв над головой кулаки, закричал: «Браво! Браво! Браво!». Я этого не знаю... Но вижу — хоть меня там не было — я вижу своим внутренним зрением тысячи, сотни тысяч теней, вскочивших на ноги и, разбрызгивая слюни, вопящих: «Браво! Браво! Браво!!!»... В этом рёве было столько восторга, столько обожания и любви... Ни одна звезда оперы не слышала в свой адрес подобных оваций. В театре Генриха Киса ревел настоящий камнепад.