Эстер Фриснер - Смерть и библиотекарь

Она вернула книжицу на полку.

— Можно? — Достав картонное надгробие поэта, он прочёл имя. — Но ведь он умер больше двадцати пяти лет назад!

— И разве возражала я, когда ты его забирал? — парировала она. — По крайней мере, ты оставил мне… другого. — Она поджала губы и, отобрав книжку, пихнула обратно, к сородичам пореспектабельнее. — Какое-никакое утешение, мнилось мне. Живое доказательство, что Бог приклоняет слух не к одним только громовым угрозам отца. Было время, я думала, что узрела лицо бога любви, не отмщения. Всякий раз, глядя сверху вниз в смеющиеся глаза, как две капли воды похожие на глаза его папы… Отменная шутка! — Она выдернула первый попавшийся том и зашелестела им, будто читая вслух с листа. — И как со всеми хорошими шутками, тут главное — рассчитать момент.

Она обдала пастора ледяным взглядом.

— Болезни — тоже твоя епархия? А голод? Или ты только довершаешь их дело? Нагибаясь тогда над постелью, держа его руку, я хотела, чтобы ты забрал меня вместо него. Бог знает, как он выжил бы без меня. Быть может, умягчённое сиротскою долей сердце отца… Но нет. — С горькой улыбкой она покачала головой. — Верить в сказки — удел детей. Я лишь читаю их.

Она подняла глаза.

— Ты любишь детей, Смерть?

Не дожидаясь ответа, она захлопнула книгу.

— Знаю, знаю. «Не задавай вопросов. Склони голову. Смирись». — Она ткнула книгой в сторону портрета судьи над камином, и её голос перешёл в рык. — «Я решу за тебя, девчонка! Твоё дело — слушаться!» — Сжав книгу в ладонях, она рассмеялась. — Я уже должна была выучить свой урок, не так ли, — живя с голосом Всемогущего. Всемогущего… чьё слово и прихоть меняют мир. Знаешь, я ведь не заводила еврея-любовника, не рожала ублюдка. После того, как я не вернулась с отцом из Нью-Йорка, все те годы, что меня не было в Фостерс-Глен, я жила с тёткой, старой девой, в Париже, изучая музыку. Так мне сказали. Для городских я всё ещё леди.

— Но ведь так и есть!

Ворон взмыл к расходящимся лучам лепнины на потолке.

— Значит, ты столь же доверчив. — Она вытянула руку, и птица спикировала на неё. — Прости, здесь нет уютного бюста Афины Паллады, птичка. Отец считал всё языческое искусство греховным, поскольку, как и мой Эшер, немногие из его творений могли позволить себе прилично одеться.

— Э-э-э… — Пастор вдохнул, а выдохнул уже джентльменом во фраке, с розой в руке. Он протянул розу даме, подставил руку. — Ну что, идём?

— Нет. — Засмеявшись, она коснулась губами лоснящегося оперения ворона. — Рано.

— Рано? Но я думал, что… — Он откашлялся и поправил накрахмаленную манишку. — Вы так тепло меня встретили, мисс Фостер, что я решил, вы не побрезгуете сегодня моим скромным обществом.

— Как галантно, — упали сухие, как те древние лепестки, слова. — А я уже не в том возрасте, чтобы отказывать столь учтивому кавалеру. Я не могу отказать. Мне нужна лишь отсрочка.

— Как и всем. Но время вышло.

Она и ухом не повела. Плавной, летящей походкой проплыла к портрету над камином и, до мелочей скопировав кислый лик на портрете: обвисший подбородок, взгляд исподлобья, — прогремела:

— Где эта дрянная девчонка?! Чёртовы женщины! Хоть раз бы явились вовремя!

Свободной рукой она оперлась о холодный мрамор, посмотрела вверх, на картину. Холст, масло, угрюмость.

— Как долго ты ждал в вестибюле гостиницы, отец, прежде чем понял, что я сбежала?

Она перевела взгляд на гостя.

— Если мне достало храбрости заставить ждать его, меня ли устрашит неудовольствие Смерти?

Гость деликатно кашлянул в чёрную перчатку.

— Боюсь, я вынужден настоять. Идём.

— Почему я должна идти к тебе, если Смерть не пришла ко мне? — Её глаза блестели чернее, чем перья ворона, чем нежная прядь волос, заключённая в золото и хрусталь медальона на высоком воротнике её платья. — А ведь я звала, — увы, напрасно. Почему? Смерть не расслышала? Слишком сильно стучал дождь о маленький гробик, слишком громко эхо разгулялось в могилке? Не думаю: на кладбище Поттерс-Филд глубоко не роют. Или голос мой утонул в громыханьи колёс кареты, на которой приехала дорогая кузина Альтея, чтобы забрать меня домой? Ах нет, наверное, мои призывы не услышать было за шумом и гамом, поднятыми ею от радости, что она — наконец-то! — меня «нашла».

Книга хлопнула о каминную полку.

— Конечно, где ей было найти меня раньше, ведь у неё оставался только мой адрес на любом из дюжины писем. Писем с просьбами о деньгах, лекарствах, о ничтожнейшей тени сочувствия.

Внезапно она осела на плиту у камина. Взлетел с плеча вспугнутый ворон.

Гость опустился на колени рядом и обнял её. Её слёзы были нестерпимо реальны в сравнении с ним, скроенным из дыма и шёпотов.

— Ты так долго ждал, — горячо дохнула она ему в ухо. — Подожди же ещё чуть-чуть.

— Сколько?

От неё пахло лавандовой водой, которой она пользовалась после ванны. Он ощутил усталую дряблость её кожи, её волос, — волос и кожи постаревшей женщины.

— Пока я не кончу читать.

Положив руки ему на плечи, она кивнула на стол, где забыто лежала книга в бежевом переплёте.

— И это всё? Не дни, не месяцы, только…

— Это всё. — Она сжала его руку. — Пожалуйста.

Он уступил, не вполне ещё сознавая, что обещает. Она была права: это его волей остались её мольбы без ответа. Сколько женщин призывали смерть — и передумали после. Только встречая их под мостом или с пузырьком лекарства в холодной руке, он до конца убеждался в их искренности, — а мисс Луиза Фостер, воротившись домой с кузиной Альтеей, не искала ни того пути, ни другого. «Истерика, потом одумается», — с кривой улыбкой похлопали по плечу призраки прошлого. Он помнил.

Ещё одетый для танца, он помог ей встать. Она вернулась в объятья зелёного кресла и снова раскрыла книгу.

— Всё вижу без очков, и это в моём-то возрасте. Чудо, да и только, — сказала она. И добавила: — Обещай не пугать их.

Он покорно кивнул, не понимая, и стал дамой того же возраста: в руках комок тёмной пряжи, у ног чёрный игрушечный пёсик: образ бедной родственницы, чья плата за хлебную корку и место у камелька — молчание и незаметность.

Часы на каминной полке пробили полночь.

Стеклянные двери скрипнули, уступая робкой детской руке. Тёмная головка заглянула в щель.

— Мама? — вздохнул ветер.

Она не подняла глаз. Провеяв над ковром, ребёнок примостился в её тени. Его голова легла на её колени, и тонкие, молочные пальчики, коим полагалось быть розовыми и пухлыми и пахнуть тальком, не плесенью, сжали её запястье.

— Почитай мне.

— Ну и ну, Дэни. Я тебе удивляюсь, — мягко пожурила она. — Знаешь ведь, мы не можем начать без твоих друзей.

Тем же ветром в открытые двери внесло ещё призраки: всполохи, вихри, кипучие клубы детей. Они влетели в тёмную библиотеку, взвиваясь воронками, как осенние лёгкие листья, оседая в уютных углах и любимых креслах, и когда успокоился воздух, потревоженный их прибытием, они все, внимая, сидели вкруг кресла Луизы Фостер.