Антон Лаптев - Сумерки

— Здравствуй, Родион! — вскричал он, тряся художнику руку и усаживая его на стул, сам же оставаясь на ногах. — Наконец-то ты пришел! А я тут, милый друг, совсем что-то загрустил. Знаешь, как иногда налетят мысли разные, словно улей, а потом их и не отогнать. Вот и вертишь в голове, что засело, крутишь и никак не отделаешься, покуда не отвлечешься настолько, что и забудешь, о чем до этого думал. Но только отвлечься надобно сильно-сильно, иначе, брат, никак.

— И о чем же ты так усердно думал? — через силу рассмеялся Ломакин, с тревогою глядя на товарища, забегавшего по комнате.

— Да все о том же, о свадьбе Лизоньки и проклятого графа. И потом еще о другом, — неожиданно запнулся Иван, боясь проговориться о вчерашнем признании ему купчихи, считая сие происшествие недостойным и мелким в сравнении с первым событием. — Меня удивительные мысли мучают. — Тут он остановился напротив художника и пристально на него посмотрел, совсем как недавно глядел на него, не отрывая взгляда, Ефим Крест. — Знаешь, у меня предчувствие.

— Какое предчувствие? — испугался Ломакин, сам недавно чувствовавший нечто подобное.

— А такое, что все, что с нами тут и сейчас происходит, уже кем-то там, — Иван поднял палец к небу и одновременно опустил глаза в пол, словно пытался заглянуть под землю, — уже предопределено и выверено на каких-то особых весах. И нет нам иной дороги, как к нашей судьбе, начертанной заранее.

Иван со значением поглядел на товарища и, смахнув с лица выступившие крупные капли пота, вновь заметался по комнате. Ломакин с величайшим изумлением смотрел на него.

— И что Лизонька — жертва графская, — это тоже предопределено, — заключил Иван. — Они обязательно поженятся, вот увидишь, сие не остановить нам ни за что! Как бы мы ни старались, это ей, бедняжке, такая судьба.

— Так что же нам теперь, и не бороться совсем, что ли? — спросил Ломакин, пораженный решительной переменою в мыслях товарища.

— Да, выходит, что так, — заключил тот, подходя к подоконнику и глядя пытливым взором горящих в лихорадке глаз на купола собора, видимые краем из его окна. — И свободы нету никакой! — неожиданно объявил он. — Как же ей быть, ежели и так все заранее известно и решено за нас. Нет, не человеком, там-то все поменять можно и разные планы пересмотреть. Но против небесного и подземного решения уже не пойдешь. Был уже случай, когда против Божественного предопределения восстали. Ангелы пошли на ангелов, и разыгралась в небе величайшая битва за свободу решений собственной судьбы, но и тогда не смогли одолеть падшие ангелы своей судьбы, — вскричал в волнении Иван. — А уж куда нам с тобою, Родя, биться с судьбой. Только хуже делаем.

Ломакин скорбно покачал головой.

— Да нет же, нет, — тихо сказал он.

Встав, художник решительно усадил вновь забегавшего по комнате товарища напротив себя.

— Не то ты говоришь, Ванюша. Это не те мысли. Забудь о них. Мы должны бороться. Человеку только тогда свобода будет дана, когда он, даже зная наперед, что погибнет, все равно идет супротив судьбы и бьется до последней возможности. И даже когда возможность последняя от него уходит и все вокруг отворачиваются, он все равно продолжает бороться. Вот она, моя свобода, моя философия. И уж теперь я тебе скажу, что узнал про графа, может, это тебя от твоих мыслей отвлечет, как давеча ты сам говорил. Я узнал, что наш граф уже был два раза женат. И оба раза своих жен в могилу извел. Словно самый настоящий вампир!

Глаза Ивана при этих словах широко распахнулись.

— Господи Боже! — воскликнул он и широко перекрестился.

— А что его свадьба с твоей Лизою уже дело решенное, так это ты прав, — продолжил Ломакин. — И все об этом знают и говорят. Но только нам надобно непременно помешать Драчевскому жениться на Лизе и так сберечь ее. Ты должен бороться, ты обязан спасти Лизу, ежели еще любишь ее, конечно.

— Люблю! — горячо вскричал Безбородко, хватаясь руками за сердце. — Спасу ее, непременно спасу от графа!

Иван вскочил со стула и чуть не бегом помчался в прихожую одеваться. Ломакин еле поспевал за ним. Он еще не успел натянуть армяк, а поэт уже выскочил вон из квартиры, на ходу напяливая на голову шапку.

— Немедленно к Лизоньке! — вскричал он. — Сей же час спасем!

Иван, перемахивая через ступеньки, выбежал на улицу и огляделся в поисках извозчика.

— Скорее, скорее, — торопил он Ломакина. — Сейчас спасем, сейчас.

Мимо на старых, почти разваливающихся санях проезжал какой-то мужик. Безбородко подскочил к нему и попросился поехать. Мужик, по всей видимости крестьянин, приехавший из глухой деревеньки, опасливо покосился на странного барина, однако тот уже влез в сани и замахал рукою художнику. Ломакин тоже уселся, и сани резво покатили через мост по Сенной, благо дорогу крестьянину объяснять нужды не было, так как он прекрасно знал, где в столице торгуют, а уж на Пяти углах частенько бывал.

Не прошло и часу, как молодые люди раздевались в прихожей, оглядываемые настороженным внезапным визитом отставным поручиком Мякишкиным.

— Проходите, проходите, судари мои, — пригласил он их в комнаты. — Лизоньки-то и моей супруги покуда нету, так мы с вами без них посидим. — Тут отставной поручик лукаво подмигнул Ивану и Ломакину, препровождая их в гостиную и подходя к заветному буфету, стоявшему посреди комнаты у стены. — Как вы относитесь к наливке, судари мои?

Ломакин благожелательно кивнул головою, толкнув при этом ногою Ивана, порывавшегося сразу же выложить Мякишкину все, что удалось узнать относительно графа.

— Вот и славненько, вот и чудненько! — обрадовался отставной поручик и достал из буфета большой графин с некой темной жидкостью. — Моя половина хорошо наливки ставит. Вот мы сейчас и попробуем по маленькой.

Мякишкин разлил по рюмкам наливку и первым же выпил ее, осушив всю до самого дна.

— А хороша, — крякнул он, оправляя седые артиллерийские усы, сразу же слипшиеся от сладкой наливки, большим и указательным пальцами.

— Да, удивительно хороша, — заметил Ломакин, произведя на отставного поручика самое благоприятное впечатление.

— А вот мы тогда по второй! — тут же воскликнул Мякишкин, вновь наполняя рюмки наливкою.

Товарищи снова выпили, дабы не обижать старинного друга отца Безбородко, да и наливка оказалась весьма приятною на вкус.

— Ну, судари мои, с чем пожаловали? — спросил Мякишкин, окидывая гостей уже не тем настороженным взглядом, каким он встретил их в прихожей, а более ласковым и добрым.

— Да мы все по поводу свадьбы вашей дочери и графа, — как можно беспечнее сказал художник, в очередной раз толкая ногой все порывавшегося заговорить Ивана. — Лизавета-то ваша единственная дочь, не так ли? — неожиданно задал он вопрос отставному поручику.