Антон Лаптев - Сумерки

— А как же! — воскликнул Мякишкин. — Единственная, кровинушка моя!

— Тогда тем более странно, — как бы в задумчивости произнес Ломакин. — Мне, ежели по правде сказать, совершенно непонятно ваше решение. Как же так возможно единственную дочь отдавать, когда за графом такие странности значатся? Не понимаю я вас, ей-богу, не понимаю. — Родион сокрушенно покачал головою, всем своим видом показывая страшную озабоченность и растерянность.

— Да что же такое, не томите же? — вскричал крайне удивленный и заинтригованный Мякишкин. — Что такого из странностей за Григорием Александровичем числится?

— А то, что он уже бывал женат ранее, вы знаете? — вставил Иван.

— Да, разумеется, — ответил отставной поручик.

— И знаете, что не один, а два раза? И что все его жены были молодыми и здоровыми? И потом, после свадьбы, они умерли, не прожив в счастливом браке и трех лет? — забросал вопросами ошеломленного Мякишкина Ломакин. Он уже более не изображал нарочитой беспечности и был крайне встревожен. — Драчевский всех своих жен изводил, это доподлинно известный факт. Ну, возможно, одна бы сама по себе скончалась, такое бывает. Но уж потом вторая жена при таких же самых обстоятельствах тоже умерла. И вы отдаете такому человеку свою единственную дочь, ваше счастье и утешение?

Тревога Ломакина передалась Мякишкину, который нервно затеребил старенький сюртук, не зная, что и сказать.

— Что же вы молчите? — нетерпеливо спросил его Иван. — Вам решать, будет ли Лизонька жива или же выйдет за графа. Говорите же, говорите! — лихорадочно воскликнул он.

— А чего тут говорить! — твердым голосом сказал Мякишкин и решительно встал. — Едем к графу. Надо эту свадьбу отменять!

Он внезапно порывистым движением разлил по рюмкам остатки наливки и залпом выпил.

— Поехали!

Товарищи радостно переглянулись, внутренне поздравив себя с победой. Однако решительное настроение покинуло отставного поручика, едва он вышел вместе с молодыми людьми из теплой квартиры на улицу, где уже надвигались ранние сумерки и начинала гулять злая февральская метель. Пройдя до перекрестка, где сходились пять проспектов и улиц, словно лучи удивительной звезды, Мякишкин внезапно остановился и обратился к Ломакину:

— А может, оно того, как-нибудь обойдется, а? Уж больно жених для нашей Лизоньки хорош.

— Да вы что? Это же верная ее погибель! — вскричал подскочивший к отставному поручику Иван. — Граф-то ведь вампир!

— Господи, опять ты, Ванюша, за свое, — мелко перекрестился Мякишкин. — Нет, судари мои, Господь не выдаст — свинья не съест. Не стоит свадебку-то покамест разрушать. Григорий Александрович, может, и был ранее женат. И даже не раз, это уж такое дело. Однако Лизе с ним будет хорошо. Как-нибудь обойдется, — повторил он, старательно отводя глаза от пытливых и разочарованных взоров молодых людей. — А я вот лучше зайду в заведение, — неожиданно объявил Мякишкин и, коротко попрощавшись с Ломакиным и Безбородко, нырнул в стоявший прямо напротив низок, грязный кабак в подвале.

Товарищи только руками развели.

Ломакин отправился провожать Ивана домой, тем более что ему надобно было зайти к Фирсанову, обещавшему вчера узнать что-нибудь о графе. Сумерки все сильнее и сильнее обволакивали город, метель кружилась уже нешуточная, нагоняя на Петербург множественные снеговые горы, мятущиеся по фиолетовому небу белыми мухами. Иной раз Иван останавливался прямо посреди тротуара и долго глядел, задрав голову, на сумасшедшие пляски огромных снежинок, увивавшихся вокруг одиноких газовых фонарей, единственного освещения столицы. Художник стоял поодаль, ожидая, покуда товарищ его не наглядится на бесконечное и сумбурное, а оттого еще более привлекательное кружение снега. Родион чувствовал, что после лихорадочного возбуждения у Ивана наступила полнейшая апатия, и ежели его сейчас бросить одного тут, прямо на улице, то он непременно или запьет в каком-нибудь паршивом кабаке, или же просто свалится от безмерного горя и отчаяния в сугроб, да так и замерзнет. Так медленно продвигались они в направлении Крюкова канала, пока не дошли до стоявшего перед самым домом, где жила тетушка Безбородко, Никольского собора.

— Уж и служба наверняка закончилась, — неожиданно предположил Иван, подходя к ограде и с надеждою обреченного глядя на золоченые купола с пронзающими фиолетовое небо крестами. — А все-таки зайдем, — сказал он и с решительным видом направился к воротам, что были у колокольни.

Пройдя по двору, усыпанному хрустящим под ногами только что выпавшим снегом, Безбородко и Ломакин вошли, перекрестясь, в собор. Теплота и ласковое мерцание множества свечей тотчас же окутали их. Служба уже заканчивалась. Пройдя под низкими сводами, Иван направился в правое крыло, где висела небольшая икона Пресвятой Богородицы с младенцем — его любимый образ. Икона сия была сильно закопчена, так что только лица Богородицы и Христа, а также кисть, поддерживающая младенца, хорошо виднелись. Остальное же находилось будто бы в некой темноте, обозначаясь лишь туманными очертаниями. Иван подошел и становился прямо напротив иконы. Лик Богородицы, смотревший ласково, а также торжественный вид маленького Иисуса успокаивали его измученную душу. Никогда ранее не охватывало Ивана столь сильное чувство религиозного смирения, как ныне. Он зашептал слова молитвы, спутался, вновь зашептал их, а затем приник устами к лику.

— Пресвятая Богородица, заступница и защитница всех униженных и угнетенных. На тебя одну я уповаю, к тебе одной вся моя надежда нынешняя стремится. Помоги же рабу Божьему…

Тут Иван прервался, задумался на секунду и добавил:

— Рабу Божьему Семену, генералу Гаврилову, чтоб отступила от него напасть. А также помоги рабе Божьей Лизавете. Пусть отпустит ее граф и не причинит оной никакого вреда. И еще помоги товарищу моему Родиону и рабе Божьей Софье, пусть у них все будет хорошо. И тетушке моей Аглае Ивановне, добрейшей души она человек. Аделаиду Павловну не забудь, она тоже широкой и чуткой души, хоть и не кажется таковой. Спаси и сохрани всех униженных и оскорбленных на свете и попроси у Господа нашего Иисуса Христа за нас.

У входа, там, где теснятся лотки со свечами, стоял под самыми сводами Ломакин. Художник уже давно не бывал в церкви, а потому даже думал, что забыл, как крестятся. Однако, едва войдя, он машинально провел рукою и только после этого понял, что не забыл. Ломакин стоял и смотрел, как отчитывают по поданным запискам. Взгляд его бесцельно блуждал по толпе стоявших перед священниками людей. Мысли же художника витали где-то под самой верхотурой собора, там, где сверху вниз на молящихся и страждущих смотрел строгий лик Господа.