Антон Лаптев - Сумерки

— А, Лизонька, — несколько недовольно произнесла тетушка, увидав, как из-под платка проступают светленькие локоны. — Только уж ты ненадолго, а то Ванечке ныне опять плохо стало.

— Да-да, — засуетилась бывшая невеста Безбородко, подавая Дуне новенькую соболью шубку.

— Какая ты сегодня нарядная! — восхитилась Аглая Ивановна, прикасаясь старческими руками к благородному меху.

— Это подарок, — вся вспыхнув, тихо произнесла Лиза и, спешно убирая волосы, поспешила в комнату Ивана.

Она прошла, чинно уселась на поданный стул и поглядела на улыбающегося нежданной гостье поэта.

— Ну что, Ванечка, страдаешь? — жалостливо спросила она, сложив руки на юбку и строго выпрямив спину. — Плохо тебе?

— Нет, Лизонька, теперь совсем уже хорошо, — хрипло прошептал Иван, старательно улыбаясь. — Как это замечательно, ангельчик мой, что ты пришла ко мне. Мне так много надобно тебе сказать и про графа, и вообще…

Лиза недовольно поморщилась и тут же ласково улыбнулась Ивану.

— А я, Ванечка, замуж выхожу. За Григория Александровича, — тоном, будто Безбородко не знал об сем факте, сообщила она. — Да ты уж, поди, знаешь, — тут же спохватилась Лиза. — Что ж, тем лучше. Милый, милый мой Ванечка, как же мне тяжко вот так оставлять тебя.

— Погоди, погоди, пока посиди. Я тебе тоже новость скажу, — заторопился поэт. — Тут такое дело обнаружилось…

— Мне папенька о вашем с ним давешнем разговоре уже все передал, — оборвав его, сказала Лиза.

— Нет, я не про то, хотя то тоже важно, и даже чрезвычайно важно для тебя, но ты еще кое-чего не знаешь.

Иван облизнул пересохшие губы. Лизонька тут же заботливо поднесла ко рту молодого человека стакан воды, стоящий на прикроватном столике.

— Да, так вот о новости. Ты, Лизонька, наверное, думаешь, что граф этот, он так в тебя влюблен, что готов и без приданого взять? — пытливо спросил Иван несколько покровительственным тоном, как это обыкновенно бывает у людей, что-то знающих, но скрывающих до поры до времени.

— Так ты про наследство тоже вызнал? — изумилась Лиза.

— Да, про наследство, — безнадежным голосом признался Безбородко.

— Господи, Ванечка, как же ты меня любишь, что даже о таких заветных секретах узнавать можешь, — тихим, проникновенным голосом сказала Лиза, печально глядя на бывшего жениха. — Это сколько же сил надобно было потратить! И ты думал спасти меня, рассказав все новости и все секреты? Ведь для этого же ты приходил ко мне сегодня?

Лизонька пытливо посмотрела в мокрые от слез глаза Ивана и сама тихонько заплакала.

— Знай же, Ванечка, что я люблю тебя сильно-сильно. И всегда только ты будешь в сердечке моем сидеть, и никто более. Но графа я тоже люблю. И это не та любовь, кою я к тебе испытываю, — тут же заверила Лиза поэта. — Это страсть. Знаешь ли ты, какую я к нему страсть чувствую? Вот вроде бы ничего, особенно когда нету его рядом, а как войдет он, как посмотрит на меня своими черными глазами, как погладит рукою черную свою бородку, так я тут же прямо сгораю, — призналась она. — А что до наследства, так Григорий же Александрович его и устроил, чтобы я получила, но только в том случае, если выйду за него замуж.

Безбородко сильно затряс головою.

— Лизонька, что же такое говоришь? Ведь это же ужасно! Ты знаешь, каков граф? Это зверь! И ты испытываешь страсть к зверю! Это же ужасно, Лизонька! — вскричал он.

Девушка совершенно потупилась, а затем тихим, дрожащим от волнения голосом произнесла:

— Видно, такова моя доля, Ванечка. И пускай их сиятельство со мною потом, после свадьбы, все, что им вздумается, делают, я согласна. Он уже сейчас меня, как собачку, к себе свистом подзывает. Бывало, гуляем с ним на Марсовом поле, и Григорий Александрович несколько отстанет, а потом остановился и свистит. Это значит, он меня подзывает.

Иван, не в силах слышать подобные признания, откинулся на подушку и заплакал. Лизонька подошла к нему и, достав платочек, обмакнула его в уголки глаз поэта. Потом осторожно нагнулась и нежно поцеловала Ивана в горячий лоб.

— Господи, Ванечка, почему все так получилось? — спросила она чуть слышным голосом. — Ах, ладно, все, теперь уж ничего не изменить. Прощай же, Ванечка, прощай, миленький мой.

— Постой! — вскричал Безбородко, останавливая уже направившуюся к двери Лизавету. — У меня для тебя подарок имеется.

Он порылся на столе между книг и вытащил небольшую тетрадку, старательно переплетенную и подшитую еще множеством дополнительных листов.

— Это тебе. Стихи. Я для тебя их писал. Думал, на свадьбу подарю. Вот и подарил. На свадьбу, — усмехнулся Иван, подавая Лизоньке заветную тетрадь со стихами.

Та бережно взяла подарок и прижала его к груди.

— Спасибо, — сказала Лиза, после чего спешно покинула бывшего жениха.

Иван вновь откинулся на подушку и тихо заплакал.

— Господи, почто же я так страдаю?

Всю ночь Иван метался по сбившейся постели, находясь в крайнем бреду. Ему то казалось, что он идет по пустыне и вокруг него ни души, лишь хищные грифы кружат над головой, ожидая, покуда одинокий путник свалится без сил на раскаленный песок, и им можно будет отобедать. Пот градом катился с Ивана, и вся подушка пропиталась им, став мокрой и противной. А то внезапно какая-то невидимая сила переносила молодого человека под землю, прямо в ад, но только вместо пекла в царстве сатаны стоял страшенный холод. Множество сосулек свисало с низких каменных сводов естественных пещер и переходов, испещрявших подземелье. Иван, ежась от нестерпимого холода, шел прямо к трону антихриста, вырезанному из цельной льдины, сверкавшему ослепительной белизной. Антихрист, восседавший на троне, клал на лоб Ивану свою ладонь, и Безбородко ощущал удивительное облегчение, как будто бы все невзгоды и напасти покидали разом его. Однако он не сдавался так сразу, а пытался скинуть со лба проклятую ладонь.

Добрейшая тетушка Аглая Ивановна вновь клала племяннику на лоб холодный компресс и мелко крестила его.

— Господи, дай ему силы, — шептала она при этом.

Лишь под утро Иван впал в забытье, успокоившись и заснув спокойным ровным сном безо всяких сновидений. Так пролежал он в забытьи еще два дня, а потому не смог присутствовать, как обещался генералу, на суде, назначенном в аккурат на следующий день. Гаврилов же, узнав от Ломакина о болезни и крайне тяжелом душевном состоянии своего бывшего письмоводителя, впал в сильнейшее беспокойство, а перед самым судом вообще занервничал сверх меры, что немедленно было замечено его любящей дочерью Софьей. Сонечка не стала ходить вокруг да около, а с пристрастием допросила генерала, в чем заключается причина такого его поведения. Гаврилов сначала робко уходил от объяснений, ссылаясь на некую недостоверность дела, но затем был вынужден признаться во всем и посвятить семейство, состоящее, впрочем, из одной лишь дочери да сидевшей тут же в гостиной купчихи, дальней родственницы генерала, в претензии, предъявляемые ему графом.